Анализ стихотворения "Воспоминание"

ВОСПОМИНАНИЕ

 

Когда для  смертного умолкнет шумный день

И на немые  стогны града

Полупрозрачная  наляжет ночи тень

И сон, дневных  трудов награда,

В то время  для меня влачатся в тишине

Часы томительного бденья:

В бездействии  ночном живей горят во мне

Змеи сердечной  угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится  тяжких дум избыток;

Воспоминание  безмолвно предо мной

Свой длинный  развивает свиток;

И с отвращением  читая жизнь мою,

Я трепещу  и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк  печальных не смываю.

 

«Молчи и  жди!» — можно было сказать  Пушкину в тот тяжкий период его  деятельности, когда критика встречала  его лучшие творения враждебными  отзывами, между тем как читатели громко говорили об упадке таланта Пушкина». Так пишет А. В. Дружинин о том периоде жизни поэта, когда было написано стихотворение «Воспоминание». К нему примыкают по настроению и такие стихи, как «В степи мирской, печальной и безбрежной», «Дар напрасный, дар случайный...»

В эту пору его одолевают мрачные, тоскливые  мысли. Это связано и с удручающей общественной атмосферой, когда настроения подавленности, безнадежности, уныния господствовали, после поражения  декабристов, в среде дворянской интеллигенции. Не имея возможности  свободно высказываться публично, многие «уходили в себя», в мир собственных  чувств, переживаний. Не могло не коснуться  это и Пушкина.

Сам Пушкин в письме к П. А. Осиповой в начале 1828 года пишет из Петербурга: «Жизнь эта, признаться, довольно пустая, и  я горю желанием так или иначе изменить ее.»

 

Но изменить ее не удается. Бенкендорф, которого Пушкин просит передать царю просьбу о поездке в Париж, не исполняет его просьбу и Пушкин вынужден оставаться в России, в тяжкой атмосфере последекабристской поры.

В это-то время  и написано стихотворение «Когда для смертного умолкнет шумный день...»  Стихотворение в окончательном  варианте имеет шестнадцать строк  и являет собой законченное лирическое произведение, в котором поэт, описывая бессонную ночь (первоначально оно  и называлось «Бессонница» и «Бдение»), переживает «сердечные угрызенья». Он с «отвращением» читает «жизнь свою», но — и эта строка венчает стихотворение  — «строк печальных не смываю». В  этом весь Пушкин — как бы ни сурова, как бы ни тягостна была жизнь, и  прошлая, и настоящая, только она  — плохая или хорошая, имеет право  на художественное воплощение. И никакими слезами нельзя смыть то, что уже  написано, что уже сказано, что  уже сделано. Прожита часть жизни, уже есть, что вспомнить — и  доброе, и недоброе, лишь ничего нельзя изменить, но размышления о прошедшем  могут помочь избежать дурного в  будущем и настоящем. Это ночное «бдение» суть осмысление прожитого, воспоминание о минувших днях, подругах сердца, перед  которыми поэт чувствует вину, еще  и оттого, что их нет уже. Но —  «строк печальных не смываю». Двусмысленность  этой строки поражает и восхищает. В  самом деле — «не смываю» оттого, что невозможно смыть, или же оттого, что не хочу смывать? Смысл в каждом случае меняется. А с ним меняется и восприятие. Но истина, видимо, в  том, что это две стороны одной  медали. И не хочу, и не могу. А  если бы мог? Нет, не так он устроен, не в его воле захотеть смыть «печальные строки» его жизни. Значит дороги они ему, значит не мог жить иначе, значит нет иного пути, и только этот правилен, что принес и приносит и разочарование, и оскорбление, и унижение, но и высочайшее наслаждение и понимание своей высокой миссии. «Но строк печальных не смываю...» Эта и только эта строка могла и должна была закончить стихотворение и не случайно все, что было написано после нее, поэт вычеркнул. А ведь были тоже прекрасные строки. Вот как пишет о них Дружинин: «После заключительной строки («Но строк...») следовали (в черновой рукописи) шестнадцать стихов, почти беспримерных по красоте, энергии, глубокому чувству, в них разлитому, наконец по какой-то особенной, прерывистой их музыкальности».  Тот же Дружинин высказывает в другом месте мысль, могущую объяснить этот поступок Пушкина: «Не стесняясь потребностью славы, Пушкин безжалостно уничтожает превосходнейшие строфы, имеющие отношение к его святейшим личным воспоминаниям, и мало того, он временами маскирует свое чувство, отводит глаза читателя, скрывает слезу под улыбкою, радостное воспоминание под слезою.»

 

Как известно, в этих вычеркнутых строфах речь идет о двух женщинах, воспоминание о которых мучит поэта, — «два призрака младые, Две тени милые, —  два данные судьбой Мне ангела во дни былые». Никто ныне не скажет, кто они — можно лишь догадываться — может быть это две «прелестницы» о которых Пушкин пишет в ранних стихах «К Щербинину» — Наденька Форст и Фанни — петербургские «девы веселья». Не зря ведь именем Наденьки озаглавлена первая, едва начатая повесть Пушкина 1819 года (см. об этом: А.С.Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах. М., ГИХЛ, 1959, т.1, стр.568)

 

В этом же стихотворении, во второй его части, поэт пророчествует: «Но дни младые пролетят, ...Тогда  — без песен, без подруг, Без  наслаждений, без желаний, Найдем отраду, милый друг, В туманном сне воспоминаний!»  Это всего лишь предположение, и  оно уводит нас от основной мысли, как когда-то уводила вторая, вычеркнутая  часть «Воспоминания» самого Пушкина  от основной мысли стихотворения. Ведь строка «Но строк не смываю...» поднимает лирическую мысль на такую высоту, что дальнейшее ее развитие ведет к спаду — этого Пушкин не мог не почувствовать, ибо сразу же «воздух» стихотворения (или, как сейчас говорят, «аура»), его атмосфера сужаются, мысль начинает биться, как в клетке, в упоминании двух женщин, даже и в таком прекрасном упоминании. В беловом же варианте, принятом Пушкиным, «две тени милые» лишь подразумеваются, они спрятаны в первых шестнадцати строках, оттого они (строки) так наполнены эмоциональным содержанием. Вкус Пушкина, его лирическое чутье безупречны в данном случае и стихотворение становится жемчужиной русской лирики вообще, а не только лирики Пушкина.

 

Последующие строки приземляют стихотворение, а  «приземление» часто вредит лирическому  стихотворению, особенно если оно оказалось  с первых строф настолько уже  наполненным, что дальнейшее течение  его только раскрывает содержание сказанного ранее и тем ослабляет производимое действие. Пережевывание уже сказанного никогда не помогало лучшему восприятию лирического стихотворения. А этим грешили многие. Казалось бы — надо остановиться, оставить мелодию на высшей ноте, но нет — продолжает певец, и мелодия надоедает. Пушкин останавливается.

 

Но мало того — завершение поэтом стихотворения  этой строкой говорит и об еще  одной особенности Пушкина. Вот  как об этом пишет И. С. Аксаков: «Пушкин  не был поэтом «отрицания», но не потому, что был не способен видеть, постигать  отрицательные стороны жизни  и оскорбляться ими, но потому прежде всего, что не таково было его призвание как художника. ...Еще потому, может быть, что Пушкин своим русским умом и сердцем шире понимал жизнь, чем многие писатели, окрашивающие ее явления сплошною черною краскою.»

Чернышевский  пишет: «О нем более, нежели о ком-нибудь другом, можно сказать, что он жил  впечатлениями, которые приносила  настоящая минута. Переходы от грусти к веселости, от уныния к беззаботности, от отчаяния к надежде были у него часты и очень быстры».  Вот эта характерная особенность натуры Пушкина и позволяет объяснить появление практически рядом и «Воспоминания», и «Ты и Вы», и «Дар напрасный, дар случайный», и «Кобылица молодая», тут же «Ее глаза» и «Не пой, красавица, при мне» или «А в ненастные дни...» Вот еще одно замечание Чернышевского: «Он так любил резкие переходы из одной крайности в другую, что ему нравилось только или сильное физическое движение или совершенный покой» 

 

Нет, не только тем, что поэт был удручен общественной атмосферой, можно объяснить появление  грустных стихов, примешивались к  этому и сознание своего старения и воспоминание о каких-то обидах, когда-то нанесенных, особенно женщинам, часто вовсе не желая того. И  многое-многое могло действовать  на сердце поэта, извлекая из него шедевры  лирики.

 

           Пару абзацев спустя Бахтин продолжит эту тему, предложив свою интерпретацию стилистического выбора Пушкиным ("град" вместо "город"): "оттенок, выражаемый церковнославянскою формою слова, отнесен к этико-эстетической ценности города, придавая ей большую значительность". Позиция Бахтина действительно не отбрасывает, но вбирает в себя позицию Жирмунского, из негативно-полемической превращая ее в содержательно-позитивную. "Эстетический объект", создание которого, в представлении Бахтина, является результатом творческого процесса, не сводим к совокупности зрительных впечатлений. Поэтому город, "град", изображенный Пушкиным в стихотворении... "более значителен", чем любой из эмпирически существующих и зрительно представимых нами городов!

Специфически  петербургский пейзаж намечается, ни много ни мало, в самых первых строках стихотворения, и приходится удивляться, что исследователи, которые  их обсуждали, до недавнего времени  не обращали внимания на их топографически-документирующий  характер: "Когда для смертного  умолкнет шумный день / И на немые стогны града / Полупрозрачная наляжет ночи тень..." Лишь десятилетия спустя после написания неопубликованной в свое время статьи Бахтина исследователь - жительница Петрозаводска, хорошо знакомая, следовательно, с географическим феноменом, отраженным в пушкинском стихотворении, осторожно отметит, что пейзаж в "Воспоминании" "дан с конкретными приметами места и времени" (Мальчукова Т.Г. О жанровых традициях в элегии "Воспоминание"... С.33). Исследователь приводит в параллель стихи из первой главы романа "Евгений Онегин": "Когда прозрачно и светло / Ночное небо над Невою" и из повести "Медный всадник": "Прозрачно небо и светла / Адмиралтейская игла". Стихотворение датировано 19 мая - временем "белых ночей", и именно об этом сообщает эпитет "полупрозрачная" по отношению к ночной "тени". Лишь особой виртуозностью, до которой доведено применение этого средства у Пушкина, можно объяснить тот факт, что его использование в стихотворении "Воспоминание" еще не был замечено. В черновом автографе стихотворения поставлена дата: "19 мая". Об этом упоминается часто: дата словно бы завораживает, но не открывает свой смысл.

 

           Нам известна только одна попытка  содержательной интерпретации этой  даты: исследователь, сославшись  на суждения Д.Д.Благого о библейской образности в лирике Пушкина и отметив библейские корни образа "свитка воспоминания" в самом стихотворении, высказывает предположение, что в стихотворении в целом отразились мотивы... ветхозаветной Книги Иова! В другом месте своей работы тот же автор останавливается на интерпретации "Воспоминания" в предисловии к книге Льва Шестова "Афины и Иерусалим": известно, что для этого мыслителя-экзистенциалиста библейский Иов - был основополагающим символом (Сендерович С.Я. Алетейя: Элегия Пушкина "Воспоминание" и вопросы его поэтики. Wien, 1982. С.258, 82). В чем основание этой неожиданной, и не получившей дальнейшего развития даже у самого ее автора, гипотезы?

 

           Дело, по-видимому, в том, что 19 мая - день памяти прав. Иова  Многострадального. Но только... по  нашему, а не современному Пушкину  календарному стилю! Пушкин словно  бы "заблудился в бездне времен" и "перепутал" даты, пристально  вглядываясь в судьбы грядущего,  ХХ века. Неудивительно, что этот  причудливый анахронизм остановил  исследователя, не позволив дальше  разрабатывать своё многообещающее  открытие. Но мы теперь знаем,  что своеобразный художественный "профетизм" вообще присущ пушкинскому стихотворению.

 

           И все же, 19 мая - дата в высшей  степени знаменательная не только  в биографии библейского праведника, но и самого Пушкина. К какому  именно году, законно возникает  вопрос, относится она в черновике?  Само стихотворение, как известно, написано в 1828 году. Впрочем, бывали  случаи, когда лирические стихотворения  Пушкина, задуманные однажды,  окончательно создавались спустя  значительные промежутки времени  (так обстоит дело, в частности,  со стихотворением "Поэт и толпа", начатым в 1827-м и законченным  в том же 1828 году). Можно напомнить  в этой связи наблюдение исследователя  над рукописью "Воспоминания": "Начальные строки написаны крупным, "беловым" почерком, т.е., по-видимому, переписаны с другого, более раннего и неизвестного нам черновика" (Левкович Я.Л. "Воспоминание" // Стихотворения Пушкина 1820 - 1830-х годов. Л., 1974. С.108). Ровно год назад, 19 мая 1827 года Пушкин выехал из Москвы в Петербург.

 

           Это не была рядовая поездка  заядлого поэта-путешественника.  Он, как Улисс, впервые возвращался  в северную столицу после 7 лет скитаний и ссылок - в город  своей юности, первых литературных  успехов, борьбы, поражений, и  стихотворение 1828 года отмечает  годовщину возвращения Пушкина  в Петербург. "Воспоминания" в  нем носят как бы "телескопический"  характер, наслаиваются одно на  другое. Здесь не только воспоминания  о прожитой жизни, но и воспоминания  о том, как итог ей подводился  год назад, при возвращении  в Петербург. "Воспоминание о  прошлом - это и непосредственные  обстоятельства, при которых создавалось  стихотворение, и одновременно  содержание его второй части", - подчеркивает та же исследовательница,  и к этим словам остается  добавить лишь то, что "обстоятельства создания стихотворения" в нем самом тоже могут стать предметом воспоминания.

 

           Этот срок, при всей его календарной  незначительности, составляет целую  эпоху в жизни Пушкина. Семилетие  же, хотя и несколько иное (1823 - 1830), впоследствии будет знаменовать  в пушкинской рукописи срок  создания заполнившего центральную  часть пушкинской биографии романа "Евгений Онегин". В 1840 году  на страницах московского журнала  "Галатея" под заглавием  "Воспоминание о Пушкине"  был опубликован анонимный набросок  пушкинской биографии, в котором  специально отмечалась огромная  творческая емкость этих прожитых  Пушкиным лет. "Между тем, чего  не совершил он, - восклицал его  автор, - в продолжение нескольких  лет, с помощию ума, в Северной Пальмире и на неприступных льдах Кавказа, в зеленых волнах Тавриды (собственное выражение Пушкина) и в заветных стенах Москвы, лелеевшей идеал его мечты?" В этом перечне обыгрываются образы и выражения из произведений Пушкина разных лет (см. стихотворения "Кавказ", "Нереида", последнюю строфу романа "Евгений Онегин").

 

           В 3 и 4 томах за прошлый, 1839 год,  в связи с выходом "Сочинений  Александра Пушкина", в том  же журнале печатался цикл  статей, авторство которых по  традиции приписывается его издателю  и старому знакомому Пушкина  С.Е.Раичу. Но "Воспоминание..." 1840 года явно отличается от этих статей. Посвятим маленькое отступление тому, чтобы обсудить авторство этой замечательной публикации.

 

           Итак, переходя вновь к стихотворению  1828 года, повторим, что дата, поставленная  под ним, - "19 мая" - служит неявным  напоминанием о прошлогоднем  возвращении Пушкина в Петербург.  Этим объясняется и ведущая  роль Петербурга в стихотворении.  Уже в цитировавшейся ранее работе Т.Г.Мальчуковой было обнаружено, что стихотворение Пушкина является не столько отображением его личной биографии, сколько опытом переработки условно-элегической топики. "Характерно, - замечает, в частности, автор работы, - что герой пушкинского стихотворения во всей своей прожитой жизни не находит ни одной светлой минуты [...] Вряд ли это можно объяснить подавленным психологическим настроением поэта в момент написания стихотворения и совсем исключить элемент если не литературной стилизации, то следования канонам жанра". И действительно: не канонический репертуар страданий вымышленного элегического персонажа, воспетого Пушкиным, но реальный образ города, каким он предстал поэту после семилетнего отсутствия, дает исследователю стихотворения документально-биографический материал, не до конца переплавленный художественным воображением автора.