Церковь и государство

Еще более резко говорил  о месте и роли религии и церкви А. В. Луначарский. По его мнению, культурное строительство должно сопровождаться борьбой «с двумя главными нашими культурными врагами, со всевозможными церквами и религиями, в каких бы то ни было формах». И далее: «Это — враг социалистического строительства, и он борется с нами на культурной почве. Школа и все культурные учреждения — батареи, которые обращены против религии со всеми ее ужасами, пакостями, со всем позором узкого национализма, особенно сказывающемся в антисемитизме». Луначарский видел «опасность» не столько со стороны русского православия, сколько со стороны «реформированной религии»— сектантства, а потому требовал, чтобы «все наши культурные учреждения, от школы до театра, от академии наук до изб-читален, должны рассматриваться нами как работающие на фронте отражения религиозной опасности и вместе с тем как средство излечения масс от этой дурной болезни».

Но конечно, в выступлениях А. И. Рыкова и А. В. Луначарского была не только дань «конъюнктуре» идеологических установок. Они предупреждали от поспешности в «антирелигиозной работе», от увлечения принудительными административными мерами, настаивали на необходимости безусловного соблюдения недавно принятого закона о культах.

Первая, обязательная, часть  их выступлений нашла горячую поддержку, ибо соответствовала настроениям делегатов, и они со своей стороны призывали: усилить борьбу за закрытие церквей, изымать культовые здания под социально-культурные нужды, бороться с престольными праздниками, «поповским» и «религиозным дурманом», сокращать тиражи религиозной литературы, поддерживать коллективные обращения «активистов» о закрытии церквей, не позволять ремонтировать культовые здания, не поддерживать просьбы верующих об оставлении в их пользовании зданий, снимать колокола. Однако вторая часть — защита прав и интересов верующих и религиозных организаций — вызвала со стороны некоторых участников съезда резкое неприятие.

К примеру, представитель  Владимирской области Никитин заявил:

На съезде был совершен еще один шаг от демократии к законодательному закреплению административного диктата в отношении религиозных организаций. Съезд изменил статью 4 Конституции РСФСР. Вместо признания за гражданами «свободы религиозной и антирелигиозной пропаганды» отныне статья 4 гарантировала лишь «свободу религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». В стенограммах съезда не содержится какого-либо развернутого объяснения причин, побудивших к этому изменению. Лишь указывалось, что поправка «вносится в целях ограничения распространения религиозных предрассудков путем пропаганды, используемой весьма часто в контрреволюционных целях».

Стоит еще раз подчеркнуть, что данный тезис был намеренно  неверен. Слов нет, отдельные факты  нарушений законов со стороны верующих и духовенства были, но сами документальные материалы тех лет, сохранившиеся в архивных фондах НКВД, не дают оснований говорить о наличии со стороны религиозных организаций какого-либо организованного и целенаправленного политического противодействия советской власти. Не было организации, ставящей задачу ее свержения. Наоборот, практически религиозные организации всех конфессий делали неоднократные заявления о политической лояльности. Под «контрреволюционные деяния» были умышленно отнесены требования верующих обеспечить им условия отправления религиозных потребностей.

В июне 1929 г состоялся II съезд Союза воинствующих безбожников, определивший антирелигиозную борьбу как один из важнейших участков классовой борьбы, одну из важнейших сторон социалистического наступления как в городе, так и в деревне. Лозунгом антирелигиозного движения стал призыв: «Борьба с религией — есть борьба за социализм». О содержательной стороне его можно судить, в частности, по выступлению Н. И. Бухарина на этом съезде:

«Борьба с религией стоит в порядке дня, она актуальна. Она актуальна и с точки зрения всего реконструктивного периода в целом. Но она является актуальной и с точки той особой, специфической оригинальной полосы, в которой мы живем, когда заострение классовой борьбы обрисовалось по всему фронту и когда наши противники используют формы религиозного лозунга, религиозного пароля, религиозной человеческой организации, начиная с церкви и кончая различными видами сектантских организаций, для борьбы с социалистической серединкой нашего хозяйства, для ожесточенного сопротивления повседневному продвижению социалистических форм нашего хозяйства, для использования в реакционных целях наших трудностей, наших прорех, наших болезней.

Особенность переживаемой полосы заключается, между прочим, и в том, что всякий оттенок нашего классового противника хочет закрепиться в ряде организаций религиозного типа. Антирелигиозный фронт кричаще ясно виден, как фронт классовой борьбы».

Летом 1929 г. ситуация резко изменилась. Наиболее нетерпеливые советские работники, активисты «антирелигиозного движения» осуществляли на местах массовое закрытие церквей, игнорируя настроения и пожелания верующих, с издевательством над их чувствами и надругательствами над предметами культа. И все это подавалось как «проявление революционной активности», как исполнение желания масс «покончить со всем, что напоминает о религии». А право и желание неверующего большинства рассматривалось как достаточное основание для проведения подобного курса. Ведь нельзя же в самом деле, утверждали «активисты», принимать во внимание настроение меньшинства, да еще, как правило, представляющего из себя «чуждый элемент», «врагов», лиц, не желающих идти в колхоз.

Взрыв «антирелигиозной активности» серьезно отразился  на социально-политической ситуации в стране, особенно в деревне: недовольство и протест со стороны верующей части населения, а в ряде районов — вооруженные столкновения, перераставшие в локальные восстания. Стремясь выправить ситуацию, ЦК ВКП(б) в июне — июле направляет в партийные органы на места специальный циркуляр «О тактичном подходе в деле закрытия церквей» ;(подписан В. М. Молотовым). И хотя в нем ЦК «категорически» предложил всем партийным органам «повести решительную борьбу с извращениями в практике закрытия церквей и других молитвенных домов», содержащиеся в нем правильные призывы, указания и предложения существенно на улучшение обстановки в «религиозном вопросе» не повлияли. На местах предпочитали быть подвергнутыми критике за поспешное, с нарушением закона проведенное закрытие молитвенных зданий, чем быть уличенными в отступлении от «идеологических установок» партии на «противоборство» с религией. Ведь это автоматически зачисляло «сомневающихся» и «колеблющихся» в разряд лиц, отвергающих «генеральную линию» партии, грозило им зачислением в разряд «внутренних врагов» партии, проявляющих «оппортунизм» и «примиренчество» в борьбе с «религиозной идеологией» — «важнейшим препятствием на пути социалистического переустройства и преодоления буржуазного и мелкобуржуазного влияния на трудящиеся массы».

Да и как было «устоять»  местным партийным работникам, если председатель Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б) Е. М. Ярославский отстаивал и проводил в жизнь «антирелигиозную политику», главным содержанием которой было суживание круга деятельности религиозных организаций всех течений, сведение ее исключительно к отправлению религиозной обрядности, максимальное сокращение количества духовных учебных заведений и учащихся в них, монастырей и числа монашествующих в них, сокращение тиража религиозных изданий, а также количества религиозных съездов и т. д. и т. п. Такие направленность и содержание «церковной политики» партии и государства отстаивал Е. М. Ярославский и в своих обращениях в Политбюро ЦК, и получал одобрение. В этих условиях немногие отваживались спорить с «главным антирелигиозником» Но такие люди были. К примеру, П. Г Смидович, который в письме Е. М. Ярославскому в связи с обсуждением итогов II съезда Союза воинствующих безбожников следующим образом выразил свое видение характера «антирелигиозной деятельности»:

«Приписать правому оппортунизму терпимость к религии и религиозным пережиткам — значит вызвать целый ряд недоразумений. Нетерпимостью к религии определить курс партии — это дать возможность прийти к заключению, что курс партии меняется, что начинается период открытого гонения на «религиозные убеждения»

Этот курс «нетерпимости» будет проводить многомиллионная  массовая организация Союза Воинствующих Безбожников, которая должна «превратить антирелигиозную работу в широкое массовое движение».

А между тем именно в антирелигиозной работе, прежде всего важно качество, а между  тем именно качество работы Союза Воинствующих Безбожников подкузьмляет нашу политику.

Выше описанные перспективы  грозят такому понижению качества, что политика в этом деле полетит окончательно к черту, не говоря уже о тактике. Циркуляр ЦК «О тактичном подходе от 5.06.29 г.», который безбожниками и теперь, до осуществления вышеуказанных перспектив, в жизнь редко проводится. И теперь уже движение Воинствующих Безбожников часто выливается в формы стихийные и не считается с рамками революционной законности».

Очень скоро опасения и предвидения П. Г. Смидовича  оправдались. Трудности, выявившиеся  осенью в ходе кампании по хлебозаготовкам и по мере развертывания коллективизации, были отнесены на счет «кулацких элементов» и «служителей культа». Организуя и проводя кампании массового закрытия и сноса культовых зданий, прибегая к мерам административного ограничения деятельности религиозных организаций и духовенства, местные партийные и советские органы стремились заручиться «поддержкой» центра. В адрес ВЦИК и его Комиссии они направляют многочисленные обращения, в которых требуют изменения Закона 1929 г., упрощения порядка закрытия культовых зданий и снятия с регистрации религиозных обществ, предоставления обл(край)исполкомам права окончательного решения этих вопросов, особенно и прежде всего в районах «массовой коллективизации». Об аргументации и настроении тех лет мы можем судить по письму административного отдела Дальневосточного краевого исполнительного комитета в НКВД (12.10.29 г.):

«Несомненно, что между верующими  и неверующими в период обсуждения вопроса о здании церкви происходит борьба и, подчас, довольно значительная. Чаще всего на общих собраниях она заканчивается победой неверующих и дело направляется дальше. Вот тут и особенно важно, чтобы дела разрешались возможно скорее и тем создавалось и упрочивалось то положение в глазах трудящихся, что Советская власть идет немедленно навстречу во всех их культурных начинаниях. Отсюда видно, что затяжка в разрешении дел создает как раз обратное положение и дает возможность церковникам демонстрировать перед населением свою якобы силу и значение в глазах органов власти. Насколько это выгодно, очевидно само собою...».

В своих обращениях в  высшие инстанции местные органы власти, кроме упрощения порядка  закрытия церквей, требовали и введения таких мер, как ограничение разъездов служителей культа, запрещение подворного обхода для сбора денег и религиозных съездов и собраний вне молитвенных зданий, закрытие «церковных библиотек» и изъятие лишней литературы в макулатуру, ограничение деятельности епархиальных (и им подобных) управлений и постепенное их закрытие. Подчеркнем, что как эти, так и другие подобные предложения по ограничению деятельности религиозных организаций вносились в центральные органы зачастую со ссылкой на измененную ст. 4 Конституции РСФСР. По их мнению, если гарантированная ранее конституцией «свобода религиозной пропаганды» включала в себя признание за ними подобного рода деятельности, то «свобода исповеданий» ее уже не допускала. К примеру, административный отдел НКВД Крымской АССР, ставя вопрос о запрещении религиозных съездов, прямо писал, что «статья 4 Конституции имеет в виду уничтожение религии», а «свободу исповеданий» нужно рассматривать лишь как «терпимость» к культовой деятельности, ограниченной церковным зданием.

НКВД поддерживал подобные настроения, и в своих инструкциях  местным органам НКВД и советским работникам указывал на необходимость активизации работы на «религиозном фронте». В циркуляре председателям исполкомов Советов всех ступеней (16.11.1929г.) отмечалось:

«При намечающейся активизации  религиозных объединений, зачастую сращивающихся с контрреволюционными элементами и использующими в этих целях свое влияние на известные прослойки трудящихся, надзору за деятельностью этих объединений должно быть уделено серьезное внимание. Между тем в адморганах это дело находится часто в руках технических сотрудников, недостаточно ориентирующихся в тех важнейших политических задачах, которые преследуются этой работой. В результате адморганы допускают положение, при котором религиозные объединения в своей деятельности выходят за пределы, установленные для них законом, предъявляя тенденцию участвовать в общественной жизни, иногда прикрывая нарушение закона «желанием содействовать мероприятиям советской власти». Каждая ошибка, допущенная адморганами в этом вопросе, широко используется церквами для усиления своего влияния на массы и подрыва авторитета советской власти».

Так заканчивался 1929 год, похоронивший идею демократизации и усовершенствования законодательства о культах.

Начавшийся 1930 год характеризовался продолжением «натиска» на религию и церковь. На местах партийные и советские работники, стремясь ускорить процесс «изживания религии», прибегали повсеместно к незаконным административным мерам: закрывали церкви, изымали культовое и иное имущество, арестовывали служителей культа и не допускали их на «свою» территорию, снимали колокола и изымали у верующих иконы из домов, запугивая введением специального налоги на них.

Комиссия не могла  долго «игнорировать» требования местных партийных и советских органов, которым даже закон 1929 г, показался недостаточно жестким. Под давлением сложившихся обстоятельств она на заседании 6 февраля 1930 г. принимает решение: «Признать, что в связи с развертыванием кампании по закрытию молитвенных зданий закон об отделении церкви от государства от 8 апреля 1929 г. подлежит пересмотру в сторону упрощения процесса закрытия и увеличения радиуса прихода». Тогда же право окончательного решения вопроса о закрытии культовых зданий было передано краевым и областным Советам, что, конечно, развязывало «местную инициативу» и вместе с тем в значительной степени ограничивало возможности Комиссии по контролю за соблюдением законов, превращало ее в «регистратора» и «свидетеля» процесса «изживания религиозности».

Еще одним откликом на «злобу дня» стало постановление ЦИКа и СНК СССР «О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений» (11.02.30 г.), принятое, как утверждалось в документе, в «целях борьбы с попытками враждебных элементов использовать религиозные объединения для ведения контрреволюционной работы» Правительствам союзных республик было предложено при регистрации органов церковного управления исключать из них «кулаков, лишенцев и иных враждебных советской власти лиц» и отказывать в регистрации тем религиозным объединениям, где не соблюдено данное условие.