Широта тематики в поэтических произведениях Е.И.Благининой

Введение.

Среди искусств, адресованных непосредственно детям, литературе принадлежит ведущая  роль. С ней связываются большие  возможности развития эмоциональной  сферы личности ребенка, образного  мышления, формирования у детей основ  мировоззрения и нравственных представлений, расширения их кругозора. Литература для  детей и юношества вызывала много  споров и дискуссий о том, можно  ли считать ее отд. видом искусства, что является главным в произведениях  для детей - законы художественного  творчества или воспитательная функция. Назидательность, требования понятности и доступности часто обусловливали  относительно невысокий на общем  литературном фоне уровень произведений, написанных специально для детей. Но в круге детского чтения удерживались те произведения, которые удовлетворяли  потребности ребенка в образном, эмоциональном слове, ясном и  занимательном изображении явлений  действительности.

1.Широта тематики в поэтических произведениях Е.И.Благининой.

Обычно считается, что  тема детства в творчестве писателя — мостик, по которому легче всего  перейти от взрослого читателя к  детскому. Есть и у Благининой память о собственных первоначальных годах  жизни, о матери и отце, о сопереживании  и грусти на похоронах подбитого  ребятишками воробья, о собаке Волчке. Воспоминания настолько живые, что  кажутся не прошлым, а настоящим. Но думается, что гораздо вернее говорит о предназначенности  быть детским поэтом характер личности, обуславливающий мировидение и  поэтику Благининой.

В поэзии Благининой взрослые и детские стихи переходят  друг в друга легко и естественно, граница порою неуловима, и не случайно, например, стихотворение  «Колея», помещенное в сборнике «Окна  в сад», присутствует и в книгах для детей «Гори-гори ясно», «Журавушка»: Над рожью, дождиком примятой, / Стоит денек, почти сквозной... / Орловский ветер пахнет мятой./ Полынью, медом, тишиной. / Иду стеной высокой хлеба. / Иду, иду, да постою, / Любуясь, как упало небо / В наполненную колею. / На синем дне летают птицы, / Плывут печально облака. / Стою... Мне страшно оступиться. / Мне очень страшно оступиться,— / Так эта пропасть глубока!

Детской ли, взрослой ли поэзии принадлежит это стихотворение? Скорее всего, перед нами просто хорошие  стихи, говорящие о бездонности, о тайне мира, мерцающей в одном  из бесчисленных летних дней; стихи, способные  разбудить поэтическое ощущение глубины обыденного. Восхищение, любование  его красотой — и в непосредственном признании поэта, но и разлито  по всему стихотворению: оно в  том, как переданы терпкая горечь полынного духа, сладкий запах  меда и особый запах тишины; оно  в звонкой прозрачности слова  «сквозной», в мелодии гласных, как  звуки музыки перетекающих друг в  друга и приносящих чувство протяженности, беспредельности неба, поля, земли, на которой мы живем. И чувство  это, при том, что поэтический  взгляд Благининой всегда сосредоточен на малом, возникает также из широты поэтического жеста, которым небо смело  опрокидывается в наполненную водой колею, а в другом случае — то, что принадлежит земле, выливается в небо: «Осенний день так осторожно вылит / В небес отсутствующий водоем». Очищенное властью поэзии от потускневшего верхнего слоя, примелькавшееся сверкает нам драгоценностью, заключенной «в прохладный день, как в грань сапфира», а описана всего лишь простая рощица (так и названо стихотворение), «лесок, опушка, опять лесок. / И деревушка, как игрушка,— наискосок». И в «Колее», и здесь — российский пейзаж, застенчивый, с детства знакомый.

«Простая рощица», ее смысл, образность, ход мысли и чувства  так и рвутся к ребенку. Нет, не все еще, что должно бы стать поэтическим  достоянием детей, пришло к ним. И  если не приоткрыть, а распахнуть дверь  в поэзию Елены Благининой, то надо отдать маленькому читателю «Снегиренка» и «Там сияют зарницы» и «Землянику»...

«Снегиренок» отзовется  в нем тем простодушным удивлением перед зрелищем «красногрудого чуда»  на голубом сугробе, которым светится стихотворение. Ему будет близка зримость проходящих перед ним картин: День до ниточки вымок. / А к ночи — студено. / Утром первый зазимок / Робко глянул в окно. / Дым качнулся спросонок / Над соседской трубой...

Он проникнется чистотой и наивностью стихотворного рисунка, в образности которого присутствуют предметы, сопровождающие его ежедневно: На перилах перинки, / На ветвях бахрома...

Заразится тихим восхищением  перед чудом природы и жизни  в целом, не ослабевающим на всем протяжении благининского творчества,— «Это правда красиво — на снегу снегири».

Кстати, игра внутри строки однокорневыми словами («на снегу  снегири») и словами, частично совпадающими зрительно и на слух («На перилах  перинки»), тоже затронет ребенка.

Открывая, объясняя свой внутренний мир, Благинина сделала упор на виденье  обыкновенных чудес. И эпитет «житейская»  во всей своей незамысловатости, будничности  очень уместен в контексте  ее стиха. Нельзя сказать, что Благинина была равнодушна к выдумке, к праздничной небывалости. Они занимают свое, значительное место в ее творчестве. Но высшим светом сияет для нее хлеб, вода, день, ночь, радость ходить по земле, сеять, жать, слушать пение птиц, видеть родной дворик — и ощущать, что все это жизнь — наивысшее чудо... Граненое стекло в благининской «Диковинке» воспринимается как образ искусства. Благодаря ему все привычное — скамью, ветлу, антенну — девочка видит под новым углом зрения, в непривычном ракурсе... Сквозь волшебное стекло искусства мы глядим на знакомый мир словно впервые: глазами ребенка. И любим еще больше — наше чувство свежее. Граненым стеклом искусства владеют не все, оно диковинка, редкость. Таков, по-видимому,- смысл названия стихотворения Благининой. И она не трактует правду слишком узко, не требует от нее мелких соответствий, не считает, говоря словами Пастернака, которого любила и с которым дружила, зерен в мере хлеба. Это важные черты ее творчества.

Вот стихотворение, которое  так и названо — «Чудо». Начинается максимально простым сообщением: «У нас в саду случилось чудо». Да, вот так: у нас, в саду, случилось... Простота собственных слов пугает рассказчика  — он боится, что ему не поверят. «Нет, правда чудо, я не вру!» Чудо, о котором идет речь, как всякое чудо, необъяснимо: «Вдруг ни оттуда, ни отсюда оно явилось поутру». Если бы заменить просторечное «не вру» книжным «не лгу» или изъять это  народное «ни оттуда, ни отсюда», стихи  потеряли бы долю непосредственности и очарования; да и говорится в  них, как мы сейчас увидим, о житейском  чуде, потому просторечия как нельзя более уместны: Вчера крыжовник весь светился,— / Он был корявый и смешной. / А нынче сразу распустился, / Стоит под зеленью сплошной. Самый строгий читатель согласится: ежевесеннее обновление природы — чудо, причем, ей-Богу, самое чудесное в мире; все иные выглядят в сравнении с ним сущими пустяками. Это чудо жизни. Какие соки в нем бродили, / Чтоб чуду этому помочь? Или ветра его будили / Весь день вчерашний и всю ночь? Иль так на солнышке пригрелся, / Так буйно жизнь в нем расцвела, / Что он, как званый гость, оделся / На праздник света и тепла? В голосе рассказчика уже нет робости, забыто просторечное «не вру», а интонация стиха другая—песенная, плавная. Благининское чудо — результат буйного расцвета жизни, ее выплеск, итоговое торжество. Чудо настигает врасплох, оно поражает внезапностью, оно совершенно. Поэзия Благининой полна удивления перед миром, в котором мы живем, перед нашим чудным миром. Она славит прелесть ранней поры расцвета. Она вспоминает юность, как весенний сад с цветущим кустом жасмина, а себя, как сандрильону, золушку, ждущую чуда и сопричастную ему: Этот ливень, золотой, зеленый, / Так и хлещет — кругом голова! / И стоишь ты некой сандрильоной / В страстном ожиданье волшебства. / Молода, по-своему прекрасна, / Таинству расцвета сопричастна. Образ мира, явленный в слове Благининой, разрубать на две части невозможно, да и не нужно. Исследователь стиха и поэт Лев Озеров безошибочно нащупал связи, неразрывные в поэзии Благининой, и нашел им точное название: «Перекличка, единенье, ауканье... аукаются, как положено, рифмы, но аукаются и времена, и города, и веси, и возрасты человека, и страны». И «взрослые» стихи аукаются с «детскими».

Вечный образ поэзии —  эхо — стоит в центре поэзии Благининой, среди многообразия тем, мотивов, настроений: Я спросила эхо: / — Замолчишь ты? / — А сама притихла и стою. / А оно в ответ мне: / — Ишь ты, ишь ты! / — Значит, понимает речь мою. / Я сказала: / — Ты поешь нескладно! / — А сама притихла и стою. / А оно в ответ мне: / — Ладно, ладно! — / Значит, понимает речь мою. Взаимное понимание маленькой девочки со всем вокруг, приносящее ей радостный ответ, эхо, избавляющее от одиночества («Иногда гуляю я одна, а не скучно, потому что эхо...»). Не скрыта ли вместе с тем здесь и мечта любого поэта, рождающего «на всякий звук свой отклик», чтобы мир тоже услышал его голос и ответил ему (вспомним пушкинское «Эхо»)? Вот какой источник может забить из чистосердечного детского стихотворения. И ребенок, пусть пока неосознанно, почувствует его биение сквозь хорошо обжитое, узнаваемое: Я бегу у самого откоса / И смешную песенку пою./ Эхо звонко и разноголосо / Повторяет песенку мою... «Звонко и разноголосо» вторят друг другу излюбленные мотивы Благининой, и эхо всякий раз пересоздается поэтом. Так и тема связи времен, поворачивающаяся то той, то иной стороной, может быть увидена как бы через двойное зеркало, через литературу в литературе (мы читаем стихотворение о том, как его героиня читает «Войну и мир»), и лирическое переживание возникает от прикосновения с далекой, но близкой Наташей Ростовой. Конечно, Благинина обращается здесь к опытному читателю с достаточно обширным кругом литературных ассоциаций. Но в рамке вопросов-ответов, отрицания- утверждения живет стихотворение на эту же тему — о памяти, соединяющей времена,— для детей. Потому раскрывается оно не в размышлениях, еще трудных для ребенка, но через предмет, который можно увидеть глазами, потрогать руками (как, например, старую, дырявую отцовскую шинель), и в форме диалога, где вопрос сразу же вызывает ответ. Чувство вычерчено линией четкой и прямой: Почему ты шинель бережешь? / — Я у папы спросила./ — Почему не порвешь, не сожжешь? / — Я у папы спросила. / Потому мне она дорога. / Что вот в этой шинели / Мы ходили, дружок, на врага / И его одолели! Единение с прошлым родины — и в литературной памяти, такой, как в стихотворении «Наташа Ростова», а также «Нет в почестях необходимости», в котором связь с отечественной классикой, с ее благородными нравственными заветами входит в поэтическое кредо Благининой и подкреплено намеком- напоминанием о пушкинской поэзии: Нет в почестях необходимости. / И в краткой славе — никакой! / Все эти малости и мнимости / Зачеркиваются строкой / О буре, мглою небо кроющей, / И о свече... Бедным- бедна, / Погаснуть бы должна! / Но все еще горит она... Горит она... Именно в крепости и многокрасочности поэтических нитей, скрепляющих прошлое с настоящим, коренится жизнеутверждающее начало поэзии Благининой, убежденность, что жизнь оборвать нельзя, в целом она непрерывна, хотя печалью неотвратимого конца земного пути последние благининские стихи пропитаны, как горьким соком. И все равно — «Была и буду», потому что все сотворенное человеческим вдохновением не пропадает бесследно. Остается песня, останется и снегурка, вылепленная мальчиком: Я вылепил снегурку, / Поставил на виду / Снегурушку-девчурку / Под яблоней в саду. Мысль, как всегда, «танцует» от конкретного: от тщательно прописанных подробностей, от парчовой душегрейки снегурочки, от переливающихся крупных янтарей на ее шейке, а потом уже идет к романтически-возвышенному, одухотворенному мироощущению маленького творца, понимающего, что его создание — снегурочка «светлей зари» — быстротечно, как всякая красота: Она мой сад оставит, / Лишь солнце припечет: / Расплещется, растает, / С ручьями утечет. / Что ни строфа, то перебегающие свет, тени, переливы настроений — радость, предчувствие разлуки и снова радость, вера маленького художника, что творение его не умрет, а останется в природе и всегда будет отзываться ему: То эхом из колодца, / То голосом ручья. / То лебедью плывущей / В заоблачном пруду, / То яблоней цветущей / В моем родном саду. Еще и потому между благининскими стихами для взрослых и для детей нет безусловного водораздела, что и те, и другие просты той самой простотой, что ко многим художникам приходит лишь после долгих исканий, а Благининой дана вместе с появлением ее поэзии.

Дом, семья, чувства, которые  испытывают дети по отношению к родным и близким,— важная сфера лирических интересов Благининой. Большой популярностью у читателей-дошкольников пользуется много раз переиздававшееся стихотворение «Вот какая мама!», в котором мама не просто одевает — наряжает ребенка к весеннему празднику, и это придает ее действиям особую приподнятость. У своих близких учатся дети делать необходимую, важную работу; учатся, играя. Девочка шьет «малышу-голышу новую одёжку», яркую, удобную. Старательно пришивает «по кармашку с каждой стороны». Точно так мама пришивает карманы к ее костюму. В другом стихотворении девочка застилает постель, накидывает кисею на подушки. Мама для нее — образец аккуратности: «Я, как мама, не люблю в доме беспорядка...» Игрушки не остаются в стороне: их девочка зовет полюбоваться на свое умение! Старшая сестренка только что научилась самостоятельно обуваться. Довольная, она хочет выучить и младшего братца: Вот они — сапожки. / Этот — с левой ножки, / Этот — с правой ножки. / Если дождичек пойдет, / Наденем калошки. / Эта — с правой ножки, / Эта — с левой ножки. / Вот как хорошо! Это, конечно, тоже игра. В маленьком спектакле старшая сестра играет роль внимательной матери. И, как мама, восхищается, что все надето правильно. Хотя такая деталь, как калошки, сегодня вышла из обихода, стихи не устарели.

Гармонические отношения  в семье складываются не только из заботы взрослых о детях, но и из детской заботливости. Вот стихотворение  о дедушке. Он уже очень стар, «ходить  бедняге тяжело», дрожат колени. Он ничего почти не видит, / Не слышит ничего — глухой... / Его и курица обидит. / Наш дедушка совсем плохой! Благинина не побоялась употребить эпитет «плохой» не в значении «лишенный положительных качеств» или «безнравственный», а в давнем значении: «слабый, немощный». Внуки нежно любят «совсем плохого» дедушку: ...Он выйдет — мы ему поможем / Поставить стульчик раскладной./ И хорошенечко усадим, / Укроем ноги, а потом / Седую бороду разгладим / Или в косички заплетем Детские стихи о старике перекликаются со взрослыми, из книги «Складень»: Спят старики и не боятся стужи, / Укрытые последней тишиной. / Старуха дремлет, думая о муже, / А он лежит к своей судьбе — спиной. / ...Через детей и внуков он — вернувший / Великое младенчество свое... / Он тут, он рядом, не навек уснувший, / Не навсегда покинувший ее. / Теперь она с бессонницей не сладит: / Кому из них и скоро ль уходить? .../ И край его рубашки гладит... / Так - еле-еле, чтоб не разбудить. («Старики») Одно из лучших «семейных» стихотворений Благининой — «Посидим в тишине»: Мама спит, она устала... / Ну, и я играть не стала! / Я волчка не завожу, / А уселась и сижу. / ...Луч метнулся по стене, / А потом скользнул по мне. / — Ничего,— шепнул он будто,— / Посидим и в тишине! Разговор с лучом, крадущимся «по маминой подушке»,— трогательное свидетельство того, как в детях наливаются зерна добра и юное сердце отвечает на любовь любовью.

Ярко Елена Благинина  изображает труд и людей труда. Показывая  одновременно, как душевные качества человека раскрываются в труде. Профессий  в стихах Елены Благининой много. И они — разные. И все —  нужные людям. И как привлекательно выглядит у Елены Благининой «Веселый человек» (так называется стихотворение)! Появившись в доме, он «все перевернул вверх дном»: Он двигал кресла и столы. / Он залезал во все углы, / Он краску на пол проливал / И песни распевал. Этот перечень реален. И он вызвал восторг у наблюдавшего за ним ребенком. Покурив, отдохнув, полотер берется за работу: Сукно и щетку притащил / Веселый человек. / Он щетку воском навощил, / Веселый человек./ И ну плясать, и ну свистеть — / И начал так паркет блестеть,/Что окна вместе с синим днем / Вдруг отразились в нем. / Потом паркет сукном натер / Веселый человек. / Ох, удивительно хитер / Был этот человек! / Он двигал мебель как хотел, / Он стулья в воздухе вертел, / Но даже тетя на него / Не злилась, ничего! К восторгу и зависти прибавляется досада. В чем дело? Тетя дает полотеру положенные деньги. А мне за эту кутерьму, / Какую поднял ты в дому, / Такой бы вышел нагоняй, / Что только ай-ай-ай! И то, что труд сближен с искусством, проявляется в поэтически воспетой эстетической его стороне — в сравнении полотера с танцором, в ритме, совпадающем с движениями танца, в пластичности описаний, в любимой Благининой минуте отражения красоты земного в малой его капле — в колее, наполненной дождем, или в зеркале натертого паркета, отразившего «окна вместе с синим днем».

Это не протокольный рассказ  «процесса труда», как у нас  говорят, а живой, психологически верный портрет человека; вырванный из жизни  эпизод поэтом одухотворен. Женщина  принесла корыто и начала стирать  белье: Пахнет пена под руками / И пузырится слегка, / Будто дали нашей маме / Не белье, а облака. / На плите бушует бак, / Крышкой хлопает толстяк. Это можно перенести на картину. За пределами картины остается концовка — достояние поэзии. Белье постирано, развешано на веревке. Ветер машет рукавами, / Треплет кофты и штаны, / Будто вдруг сбежались к маме / Все танцоры-плясуны. Любое занятие человека под пером Елены Благининой превращается в поэтически увлеченное действо, свежее просохшее белье надо прогладить. Будничное занятие. Вот оно — в изображении Елены Благининой: Утюг идет по простыне. / Как лодка по волне, / И оставляет ровный след / На белом полотне. / Горячий, ровный-ровный след,— / Ни складки, ни морщинки нет. Одновременно видишь утюг и лодку, простыню и речную гладь, морщины на простыне и волны на воде. Сверх того, видишь человека, который гладит белье. И словно вступаешь с ним в беседу. Это — сверхзадача поэтического образа. В стихах Елены Благининой то и дело встречаешься с этой тонко и умно решенной сверхзадачей. Она решается как в стихах для детей, получивших весьма широкое признание, так и в стихах для взрослых, еще, к сожалению, недостаточно оцененных. А вместе с тем проникновенная пейзажно-философская лирика Елены Благининой, скупо представленная в немногих книгах, относится к числу примечательных и, полагаю, непреходящих явлений русской поэзии.