«Процесс Сократа» гражданская позиция в контексте становления античной личности

1. Воздержанность Сократ  называл основой добродетели.  Она состоит в обуздании страстей  и подчинении их рассудку. Без  нее мы не можем делать ничего хорошего и доставлять пользу и удовольствие себе и другим. Благодаря ей мы с радостью беремся за труд. Без труда боги не дают нам ничего хорошего. Во всяком положении она дает нам выбирать наилучшее и делает нас способными к деятельности (I 5; II 1; IV 5).

2. Храбрость есть знание, как справляться с опасностями  умно и неустрашимо. Только  того следует считать храбрым,  кто знает опасности и умеет  в них действовать, как должно (IV 6, 10-11).

3. Справедливость есть  знание, как соблюдать законы, существующие  у людей. Есть два рода законов:  писанные и неписанные. Соблюдение писанных законов есть основа благоденствия государства (IV 6, 5-6; IV 4, 10-18; IV 2, 13-19). Неписанные законы – те, которые даны самими богами человеческому роду и соблюдаются во всех странах одинаковым образом (IV 4, 19-24).

III. Обязанность есть закон,  которому мы должны следовать  в жизни. Но этот закон должен  быть в согласии с учением  о высшем благе. Так как,  по воззрению Сократа, хорошее  и полезное – одно и то  же, то закон предписывает нам  обязанность при всяком действии  руководиться тем, что мы считаем  наиболее полезным (IV 2, 14-17). Сопоставление  главнейших обязанностей находится  в II 1, 28. Ввиду непрочности благ  человеческой жизни, надо стремиться  иметь как можно меньше потребностей (IV 2, 34; I 6, 10). Если человеческий ум  слишком слаб, чтобы понять, что  надо делать, следует узнавать  это от богов посредством гаданий.  Что боги существуют, властвуют  над миром и заботятся о  роде человеческом, об этом свидетельствуют  порядок мира, устройство человеческого  организма и другие факты. Мы  должны поэтому чтить богов и, если будем это делать, то можем быть уверены, что они готовы оказывать нам помощь в делах, скрытых от человеческого ума (I 4; IV 3).

Историческое  значение "Воспоминаний"

Сократ излагал свои мысли  в устной форме, в разговорах с  разными лицами; до нас дошли сведения о содержании этих разговоров в сочинениях его учеников, Платона и Ксенофонта, и лишь в ничтожной доле в сочинениях Платонова ученика, Аристотеля. Ввиду  большого числа и объема сочинений  Платона и Ксенофонта, может казаться, что философия Сократа нам  известна с полной точностью. Но тут  есть препятствие: Платон и Ксенофонт  во многих отношениях представляют учение Сократа различно. Достаточно привести один пример. У Ксенофонта ("Воспоминания" II 6, 35) Сократ разделяет общее мнение, что врагам надо делать больше зла, чем они могли бы сделать; а  у Платона ("Критон" 49с) Сократ, вопреки общему мнению, говорит, что  не следует платить обидой и злом никому на свете, какое бы зло ни сделали люди. Отсюда в науке возник вопрос, о том, кто из них представляет учение Сократа в более чистом виде. Вопрос этот породил целую литературу и решается совершенно различно: одни ученые видят в Ксенофонте самый чистый источник сведений о Сократовой философии; другие, напротив, считают Ксенофонта никуда не годным или мало годным свидетелем и отдают предпочтение Платону. Некоторые утверждают, что единственным достоверным источником для характеристики Сократа служит комедия Аристофана "Облака", где Сократ представлен софистом и безбожником. Наконец, многие признают важными показания о Сократе всех трех основных свидетелей: Платона, Ксенофонта и Аристотеля.

Для нашей цели важно рассмотреть  вопрос, насколько достоверны свидетельства  Ксенофонта, заключающиеся в "Воспоминаниях". Пригодность "Воспоминаний" для  этого подвергается сомнению в трех отношениях.

1) Одни говорят, что  "Воспоминания" сильно интерполированы,  т. е. что автором большей части этого сочинения был не Ксенофонт, а какие-то другие лица более позднего времени и что эти дополнения к "Воспоминаниям" потом были соединены с подлинным текстом Ксенофонта в одно целое.

2) Другие находят, что  Ксенофонт намеренно изобразил  учение Сократа не таким, каким  оно действительно было.

3) Третьи думают, что Ксенофонт  был неспособен понять учение  Сократа и потому ненамеренно  представил его философию в  искаженном виде.

Рассмотрим эти теории.

Родоначальником первой теории – об интерполяциях в обширных размерах – был Людвиг Диндорф, который  в предисловии к своему оксфордскому изданию "Воспоминаний" (1862 г.) выставил гипотезу о том, что это сочинение  переработано кем-то в более позднюю  эпоху. Представители этого направления  впоследствии дошли до абсурда: руководясь чисто субъективными мотивами о  том, что Сократ у Ксенофонта изображен  недостойным его образом, или  соображениями, касающимися языка, они считают подложною большую  часть "Воспоминаний". Если взять  сумму мест, которые Крон (Krohn) и  Гартман (Hartman) считают подложными, то окажется, что из 145 страниц греческого текста "Воспоминаний" в стереотипном издании только 10 страниц принадлежат  Ксенофонту! Лучшим опровержением этой теории служит то, что сами представители  этого направления противоречат друг другу: Гартман, например, признает подлинными, ввиду литературных достоинств, как раз те места, которые Крон по другим соображениям решительно считает  подложными, и, наоборот, Гартман считает  подложными многие места, которые Крон считает подлинными. Это направление теперь в значительной степени вышло из моды.

Представители второго направления  – о намеренном изображении учения Сократа самим Ксенофонтом не в истинном его виде – указывают  на то, например, что Ксенофонт, имея в виду только апологетическую цель, пропускал в своем сочинении  те элементы Сократовой философии, которые  он считал непригодными для этой цели. И действительно, Ксенофонт в I 3, 1 указывает, что он приведет из запаса своей памяти факты и беседы, доказывающие пользу, которую Сократ приносил друзьям. Наоборот, в I 1, 16 он перечисляет много  тем, на которые Сократ вел беседы, но на некоторые из этих тем он не приводит ни одной беседы (например, о том, что такое государство  и государственный муж), – вероятно, потому, что они не нужны были для апологетической цели.

Что "Воспоминания" заключают  в себе не все беседы Сократа, это  видно не только из приведенного сейчас свидетельства самого Ксенофонта, но вполне понятно и само собою: в I 1, 10 Ксенофонт говорит, что Сократ ежедневно и утром и вечером  ходил в многолюдные места  и там говорил на разные темы: "по большей части он говорил, так что всякий мог его слушать". Если даже считать знакомство Ксенофонта с Сократом кратковременным (хулители Ксенофонта стараются возможно более уменьшить время их знакомства, хотя это противоречит некоторым древним известиям и свидетельству самого Ксенофонта: см. введение к "Пиру"), все-таки в таком маленьком сочинении, как "Воспоминания", невозможно было бы воспроизвести все рассуждения Сократа. Да из приведенных слов Ксенофонта (в I 3, 1) видно, что Ксенофонт не все их и запомнил. Но такой же упрек, конечно, можно сделать и Платону.

Однако эта неполнота  не умаляет ценности собранного Ксенофонтом  материала: во всяком случае, как видно  из приведенного выше обзора содержания "Воспоминаний", взгляды Сократа  на большую часть тем этики  изложены в "Воспоминаниях". К тому же, как указывает Гиппий Сократу в виде упрека, с которым Сократ соглашается (IV 4, 6), Сократ говорил "всегда" одно и то же на одни и те же темы, и потому можно с достаточной вероятностью предполагать, что у Ксенофонта в памяти осталось хоть по одному разговору на каждую тему, который он и использовал в "Воспоминаниях", если он нужен был для его апологетической цели.

Но представители этого  направления идут гораздо дальше, – предполагают, что апологетическая  тенденция есть только фикция, служащая Ксенофонту прикрытием для изложения  отчасти собственных мыслей, отчасти  заимствованных у Антисфена, ученика  Сократова, основателя кинической школы  философов. Последняя гипотеза неубедительна  уже ввиду недостаточности наших  сведений об учении Антисфена, и к  тому же нельзя ручаться, что мысли, считающиеся Антисфеновыми, на самом  деле не принадлежат Сократу и что Антисфен, ревностный ученик Сократа, не заимствовал сам эти мысли у него.

Если бы можно было доказать с полной вероятностью, что "Пир" и "Домострой" первоначально составляли с "Воспоминаниями" одно целое (такое  предположение существует: см. во введениях  к этим сочинениям), это было бы некоторым  доказательством в пользу фиктивного характера "Воспоминаний", так  как в обоих этих сочинениях (особенно в "Домострое") можно предполагать с некоторым правом, что автор, по крайней мере иногда, влагает  собственные мысли в уста Сократа¹. Но, так как мнение об их первоначальном единстве с "Воспоминаниями" есть лишь гипотеза, то и этот аргумент не свидетельствует против исторической достоверности "Воспоминаний".

Против мнения, что Ксенофонт  в "Воспоминаниях" пользуется именем Сократа для изложения собственных  мыслей, говорит, между прочим, то обстоятельство, что Ксенофонт сам является действующим  лицом лишь в одном разговоре (I 3, 9 и след.). Если бы он стремился  к изложению своих мыслей, что  помешало бы ему выводить себя как  можно чаще действующим лицом? Ведь, наверное, он не один этот раз беседовал  с Сократом, но не считал эти беседы подходящими для цели своего сочинения  и потому не поместил их. Таким образом, мы видим в "Воспоминаниях" такую  же скромность со стороны Ксенофонта, как в "Пире", где он, хотя и  говорит о своим личном присутствии на описываемом торжестве, ни разу больше о себе не упоминает. Даже в "Домострое", где, по предположению критиков, под именем Исхомаха скрывается сам Ксенофонт, он не пожелал выставить себя действующим лицом.

Представители третьего направления  думают, что Ксенофонт не мог понять учение Сократа и по этой причине  изложил его философию в искаженном виде. Это предположение основано в первую очередь на очень низкой оценке некоторыми новыми критиками  умственных способностей Ксенофонта. Одним из представителей этого направления  является и Гомперц (Gomperz) (автор известного сочинения "Греческие мыслители", 2 тома которого переведены на русский  язык). Гомперц, например, говорит о "скудости его ума" ("Греческие  мыслители", т. II, стр. 94). "Мы охотно верим ему, – продолжает Гомперц, – когда он со вздохом восклицает: разобрать все его (Сократа) определения  понятий было бы очень трудным  делом. Иными словами, можем мы сказать: старому офицеру на покое очень  трудно углубиться в диалектические тонкости" (там же, стр. 103). "Если бы великий афинянин (Сократ) обращался к юношам в гимнасиях и к взрослым на рынке только с теми скучными, елейными и позитивно-догматическими речами, совершенно лишенными исследования понятий и диалектической формы, которым уделено так много места в "Меморабилиях", то он, конечно, не привлек бы к себе даровитых людей своего времени и не мог бы оказать на них никакого влияния" (там же, стр. 102). "Простые, легко понятные мысли (Сократа) переданы невыносимо пространно и придавлены грузом примеров, из которых каждый был бы излишним. Как бесконечно подробно в разговоре с Лампроклом, старшим сыном Сократа, развивается мысль, что неблагодарность дурна и что самый дурной род ее есть неблагодарность к родителям" (там же, стр. 102). Вся эта критика Гомперца субъективна и не имеет никакого реального основания. Мы совершенно не знаем, как разговаривал Сократ со своими случайными собеседниками; но, судя по тому, что многие из них были очень невысокого социального положения, надо скорее предполагать, что он выражался просто, доступно для понимания даже самого простого человека. Поэтому, может быть, ему надо было выражаться пространно и приводить много примеров. Ксенофонт указывает, что педагогические приемы Сократа были различны смотря по человеку (IV 1, 3), и вполне естественно, что в разговоре с сыном своим Лампроклом (II 2), по-видимому, мальчиком лет тринадцати, он нашел нужным выражать свои мысли пространно; если бы Сократ разговаривал на эту тему с таким профессором философии, как Гомперц, то, наверное, не стал бы так развивать эту мысль. К тому же упрек в пространности надо отнести не только к Ксенофонту, но и к Платону: способ выражения Платонова Сократа часто еще пространнее, чем Ксенофонтова².

Если беседы Сократа, записанные в "Воспоминаниях", были так скучны для его слушателей и не могли  оказывать на них влияния, как  говорит Гомперц, то как объяснить тот факт, что Ксенофонтовы "Воспоминания" казались древним читателям интересными? Из огромной греческой литературы до нас дошли лишь очень немногие сочинения, – конечно, те, на которые был спрос в древности, которые поэтому переписывались. Ксенофонтовы сочинения дошли до нас все, и притом в большом количестве рукописей: это служит доказательством, что они находили читателей. Очевидно, вкусы древних были не одинаковы со вкусами Гомперца и подобных ему критиков, и беседы Сократа в "Воспоминаниях" не казались древним читателям такими скучными, елейными и т. д., какими они кажутся этим критикам.

Диалектические тонкости как раз были редко уместны  в популярных беседах, и Ксенофонт, может быть, мало приводит их именно по этой причине, а не потому, чтобы  углубляться в них считал трудным  делом. К тому же насмешка Гомперца над старым офицером основана на неверном понимании слов Ксенофонта в IV 6, 1: Ксенофонт говорит здесь не о трудности понять Сократовы определения понятий, а о том, что все определения приводить было бы "делом большим" (polu; e[rgon), т. е. требующим много времени и работы; следовательно, говорит не о качестве, а о количестве работы; в этом смысле подобная работа была бы трудна и для самого Гомперца. Ни о каком "вздохе" в словах Ксенофонта нет и помина.

Никакого реального основания  нет считать Ксенофонта неспособным понять философию Сократа. Правда, мы не знаем ничего о его социальном положении, воспитании; но уже самый факт, что он был учеником Сократа, показывает, что у него были духовные запросы; к Сократу он был близок, как видно из его рассказа о совещании с Сократом перед поездкой к Киру в 401 году (см. выше в биографии Ксенофонта); обществом Сократа он пользовался довольно долго (до отъезда к Киру в 401 году), – сколько именно, мы не знаем: одни говорят – год, другие – три года, третьи – десять лет; но ничто не мешает предполагать, что и еще больше, если считать годом рождения его 444-й или еще более ранний и верить его заявлению в начале "Пира", из которого видно, что уже в 422 году он пользовался обществом Сократа (см. "Пир" I 1 и введение к нему). Слог его сочинений, простой, но вместе с тем изящный³, показывает значительную степень его образования; недаром в древности так восхищались им, называя его аттической музой, аттической пчелой и т. д. К тому же Сократ, как я уже упомянул, несомненно, выражался очень просто и удобопонятно для всякого. Почему же думать, что только Ксенофонт не понимал того, что понимали все его сограждане?

Таким образом, именно малое  количество исследования понятий и  чересчур тонкой диалектики скорее говорит  в пользу того, что у Ксенофонта Сократ изображен ближе к действительности, чем у Платона. Этот же вывод надо сделать и из того, что у Ксенофонта беседы Сократа имеют сравнительно малые размеры, тогда как Платоновы  диалоги, иногда большие и даже огромные, вроде "Государства", производят впечатление, хотя и прекрасного, но все-таки искусственного литературного  произведения, а не действительной беседы.