"Чудотворец" поэзии Батюшков

К. Н. Батюшков

Место К. Н. Батюшкова (1787–1855) в истории  русской литературы было определено еще Белинским. В его статьях  имя Батюшкова как «замечательного  таланта», «великого таланта», художника  по преимуществу постоянно стоит  вслед за Карамзиным, рядом с Жуковским, перед Пушкиным и рассматривается  как необходимое звено в развитии русской поэтической культуры.[164] Заслуги Батюшкова перед русской поэзией особенно велики в обогащении лирических жанров, поэтического языка. Он был непосредственным предшественником Пушкина, во многом близким ему по духу, по поэтическому миросозерцанию. «Батюшков, — писал Белинский, — много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением» (7, 228).

Не  было и нет единого мнения по поводу литературной позиции Батюшкова, принадлежности его к тому или иному направлению. Современная поэту критика называла его то представителем «новейшей школы», под которой подразумевали формирующийся романтизм, то «неоклассиком», иные же видели в его творчестве преобладание сентиментализма.[165]

В советской  историко-литературной науке больше принято называть Батюшкова «преромантиком», хотя существуют и другие концепции. Эту точку зрения ввел в научный оборот с соответствующей аргументацией Б. В. Томашевский: «Этим словом (т. е. „преромантизмом“, — К. Г.) принято называть те явления в литературе классицизма, в которых присутствуют некоторые признаки нового направления, получившие полное выражение в романтизме. Таким образом преромантизм есть явление переходное».

Каковы  же эти «некоторые признаки»? — «Это прежде всего ясное выражение личного (субъективного) отношения к описываемому, наличие „чувствительности“ (у преромантиков — преимущественно мечтательно-меланхолической, иногда слезливой); чувство природы, при этом часто стремление к изображению природы непривычной; изображаемый пейзаж у преромантиков всегда гармонировал с настроением поэта».[166]

Дальнейшее  обоснование точки зрения Б. В. Томашевского находим в обстоятельной монографии Н. В. Фридмана — с той разницей, что автор ее, называя Батюшкова  «предромантиком», как и Пушкина раннего периода, отрицает какие бы то ни было связи «идейных основ» поэзии Батюшкова с классицизмом.[167]

Разноречивые  суждения о литературной позиции  Батюшкова вызваны самим характером его творчества, в котором отражен  один из существенных переходных этапов развития русской поэзии.

Конец XVIII — первые годы XIX в. явились периодом расцвета русского сентиментализма, начальной стадии формирования романтического направления. Для этой эпохи характерны переходные явления, отражающие как новые тенденции, так и влияние все еще действующих эстетических норм классицизма. Батюшков явился типичной фигурой этого времени, названного Белинским «странным», когда «новое являлось, не сменяя старого и старое и новое дружно жили друг подле друга, не мешая одно другому» (7, 241). Никто из русских поэтов начала XIX в. не ощущал так остро, как Батюшков, потребность обновления устаревших норм и форм. В то же время его связи с классицизмом, несмотря на преобладание романтической стихии в его поэзии, были достаточно прочны, что также отметил Белинский. Усмотрев в ряде ранних «пьес» Пушкина «подновленный классицизм», Белинский назвал их автора «улучшенным, усовершенствованным Батюшковым» (7, 367).

Литературное  направление формируется не в  пустом пространстве. Начальная стадия его не обязательно знаменуется  манифестом, декларацией, программой. Она всегда имеет свою предысторию с момента возникновения в недрах прежнего направления, постепенного накопления в нем определенных признаков и дальнейшего движения к качественным изменениям, от низших форм к высшим, в которых с наибольшей полнотой находят выражение эстетические принципы нового направления. В нарождающемся, в новом в той или иной степени присутствуют какие-то черты старого, преображенные, обновленные в соответствии с требованиями времени. В этом и состоит закономерность преемственности, непрерывности литературного процесса.

При изучении литературной деятельности такой  типичной фигуры переходной эпохи, какой  является Батюшков, важно прежде всего уяснить соотношение, своеобразное сочетание в его поэзии нового и старого, того, что является главным, определяющим миросозерцание поэта.

Батюшков  шел рядом с Жуковским. Их творчество составляет закономерное звено процесса обновления поэзии, обогащения ее внутреннего  содержания и форм. Они оба опирались  на достижения карамзинского периода, были представителями нового поколения. Но хотя общая тенденция развития их творчества была единой, шли они разными путями. Лирика Жуковского вырастала непосредственно в недрах сентиментализма. У Батюшкова также связи с сентиментализмом были органическими, хотя и в его лирике сохранились в преображенной форме некоторые черты классицизма. Он, с одной стороны, продолжал (это главная, магистральная дорога его творческого развития) элегическую линию сентиментализма; с другой, в своем стремлении к ясности, строгости форм опирался на достижения классицизма, что и давало повод современной поэту критике называть его «неоклассиком».

Батюшков  прожил тревожную жизнь. Родился  он в Вологде 29 мая (по н. ст.) 1787 г. в старинной дворянской семье. Воспитывался в петербургских частных пансионах. Затем служба в Министерстве народного просвещения (делопроизводителем). Тогда же (1803 г.) начинается его дружба с Н. И. Гнедичем, завязываются знакомства с И. П. Пниным, Н. А. Радищевым, И. М. Борном. В апреле 1805 г. Батюшков вступает в «Вольное общество словесности, наук и художеств». В том же году в журнале «Новости русской литературы» появляется первое печатное произведение Батюшкова — «Послание к моим стихам». Во время второй войны с наполеоновской Францией (1807) он принимает участие в походах русской армии в Пруссию; в 1808–1809 гг. — в войне с Швецией. В битве под Гейльсбергом Батюшков был тяжело ранен в ногу. В 1813 г. он участвовал в сражениях под Лейпцигом в качестве адъютанта генерала Н. Н. Раевского.

К 1815 г. относится личная драма Батюшкова — увлечение Анной Федоровной Фурман.

В конце 1815 г., когда карамзинисты в противовес консервативной «Беседе любителей российского слова» создали свое литературное объединение «Арзамас», Батюшков становится членом его, выступает с защитой программы языковой реформы Н. М. Карамзина.

В 1817 г. увидело свет двухтомное собрание сочинений Батюшкова «Опыты в стихах и прозе», единственное прижизненное издание сочинений поэта. В 1818–1821 гг. он в Италии на дипломатической службе, где сближается с Н. И. Тургеневым (впоследствии один из видных деятелей «Союза благоденствия»).[168]

Батюшков  ненавидел канцелярскую работу, хотя и вынужден был служить. Он мечтал о свободном творчестве и превыше  всего ставил призвание поэта.

Трагической была литературная судьба Батюшкова. Тридцати четырех лет от роду он навсегда оставляет поле «словесности». Затем  молчание, длительная (унаследованная от матери) душевная болезнь и смерть от тифа 7 (19) июля 1855 г.

Безумие поэта — результат не только наследственности, но и повышенной ранимости, слабой защищенности. В письме к Н. И. Гнедичу в мае 1809 г. Батюшков писал: «Люди мне так надоели, и все так наскучило, а сердце пусто, надежды так мало, что я желал бы уничтожиться, уменьшиться, сделаться атомом».[169] В ноябре того же года, в письме ему же «Если проживу еще десять лет, я сойду с ума… Мне не скучно, не грустно, а чувствую что-то необыкновенное, какую-то душевную пустоту».[170] Так задолго до наступления кризиса Батюшков предчувствовал печальный исход переживаемой им внутренней драмы.

На  процесс формирования эстетических взглядов Батюшкова благотворное влияние  оказали его близкое знакомство и дружба со многими видными литературными  деятелями того времени.

Из  ближайшего окружения Батюшкова  следует особо выделить Михаила  Никитича Муравьева (1757–1807), двоюродного  дядю поэта, под сильным влиянием которого он находился, у которого учился и советами которого дорожил. Муравьев направлял и поощрял его первые шаги на поприще литературы.

Чувствительность, мечтательность, задумчивость, которыми определяется эмоциональная тональность лирики Батюшкова, в своих первоначальных выражениях присутствуют в стихотворениях Муравьева как их составная часть, как характерная их черта.

Муравьев  отвергал рассудочное «витийство», холодный рационализм в поэтическом  творчестве, призывал к естественности и простоте, поискам «сокровищ» в  собственном сердце. Муравьев —  первый русский поэт, обосновавший достоинство «легкой поэзии»  как поэзии малых лирических форм и неофициальных, интимных тем. Он написал целый трактат в стихах, где излагаются стилистические принципы «легкой поэзии».

В «Опыте о стихотворстве» он писал:

Любите здравый смысл: пленяйтесь простотою 
………………. 
Бегите ложного искусства и ума 
……………. 
Ты помни цель свою, умей без сожаленья 
Честолюбивые отбросить украшенья 
……………. 
Слог должен быть реке прозрачнейшей подобен: 
Стремителен, но чист и без разливу полн.

((«Опыт о стихотворстве», 1774–1780)[171])

Эти «правила», изложенные языком поэзии, не потерявшие свое значение и в  наши дни, не обладали бы столь притягательной действенной силой, если бы не подкреплялись  созданными Муравьевым образцами простой  и благозвучной русской поэтической  речи:

Полон вечер твой прохлады — 
Берег движется толпой, 
Как волшебной серенады 
Глас приносится волной

…………

Въявь богиню благосклонну 
Зрит восторженный пиит. 
Что проводит ночь бессонну, 
Опершися на гранит.

((«Богине Невы», 1794)[172])

Не  только в тематике, в разработке лирических жанров, но и в работе над языком, стихом Батюшков опирался на опыт и достижения своего талантливого предшественника и учителя. То, что  в поэзии Муравьева намечено контурами  как программа, находит развитие в лирике Батюшкова, чему способствовала общность эстетической платформы, общность взглядов на поэзию.[173]

В своей  первой поэтической декларации («Послание  к стихам моим», 1804 или 1805) Батюшков пытается определить свою позицию, свое отношение к современному состоянию  русской поэзии. С одной стороны, он отталкивается от одописания (кто «стихи марает», «оды сочиняет»), с другой — от излишеств сентиментализма (плаксивости, игры в чувствительность). Здесь же осуждает «поэтов — скучных вралей», которые «не вверх летят, не к небу», а «к земли». В этом коренном вопросе о соотношении идеального («неба») и реального («земли») Батюшков разделял романтическую точку зрения: «Что в громких песнях мне? Доволен я мечтами…»; «…мечтанием бываем к счастью ближе»; «…мы сказки любим все, мы — дети, но большие». «Мечта» противостоит рассудочности, рационализму:

Что в истине пустой? Она  лишь ум сушит, 
Мечта всё в мире золотит, 
И от печали злыя 
Мечта нам щит. 
Ах, должно ль запретить и сердцу забываться, 
Поэтов променя на скучных мудрецов!

((«Послание к Н. И.  Гнедичу», 1805)[174])

Ничто так не характеризует личность Батюшкова-поэта, как мечтательность. Сквозным лейтмотивом  проходит она через всю его  лирику, начиная с первых стихотворных опытов:

И горесть сладостна бывает: 
Он в горести мечтает. 
……….. 
Стократ мы счастливы мечтаньем скоротечным!

((«Мечта», 1802–1803; с. 55–56))

Спустя  многие годы поэт возвращается к своему раннему стихотворению, посвящая восторженные строки поэтической мечте:

Подруга нежных муз, посланница небес, 
Источник сладких дум и сердцу милых слез, 
Где ты скрываешься, Мечта, моя богиня? 
Где тот счастливый край, та мирная пустыня, 
К которым ты стремишь таинственный полет?

Ничто — ни богатство, «ни свет, ни славы  блеск пустой» — не заменяет мечты. В ней — высшее счастье:

Так хижину свою поэт дворцом  считает 
И счастлив — он мечтает.

((«Мечта», 1817; с. 223–224, 229))

В формировании эстетики русского романтизма, романтических  представлений о поэзии и поэте  роль Батюшкова была исключительна, столь же велика, как и Жуковского. Батюшков первый в истории русской  поэзии дал проникновенное определение  вдохновения как «порыва крылатых дум», состояния внутреннего ясновидения, когда молчит «страстей волненье»  и «светлый ум», освобожденный от «земных уз», парит «в поднебесной» («Мои пенаты», 1811–1812). В «Послании  И. М. Муравьеву-Апостолу» (1814–1815) эта  же тема получает развитие, приобретая все более романтический характер:

Я вижу мысленно, как отрок  вдохновенный 
Стоит в безмолвии над бездной разъяренной 
Среди мечтания и первых сладких дум, 
Прислушивая волн однообразный шум… 
Лицо горит его, грудь тягостно вздыхает, 
И сладкая слеза ланиту орошает…

((с. 186))

Поэзия  рождена солнцем. Она — «пламень небесный», язык ее — «язык богов» («Послание к Н. И. Гнедичу», 1805). Поэт — «дитя неба», скучно ему на земле, он рвется к «небу». Так постепенно складывается у Батюшкова не без воздействия традиционных представлений романтическая концепция «поэзии» и «поэта».[175]

В личности Батюшкова преобладало то, что  было названо Белинским «благородной субъективностью» (5, 49). Преобладающая  стихия его творчества — лиризм. Не только оригинальные произведения, но и переводы Батюшкова отмечены печатью его неповторимой личности. Переводы Батюшкова — не переводы в строгом смысле, а скорее переделки, вольные подражания, в которые  он вносит собственные настроения, темы и мотивы. В русифицированном переводе «1-й сатиры Боало» (1804–1805) присутствует лирический образ самого обитателя Москвы, поэта, «несчастного», «нелюдимого», который бежит от «славы и шума», от пороков «света», поэта, который «людям ввек не льстил», «не лгал», в песнях которого «святая истина». Не менее важна была для Батюшкова идея независимости и неподкупности певца. Пусть он «беден», «терпит холод, жар», «забыт людьми и светом», но он не может мириться со злом, не желает «ползти» перед власть имущими, не желает писать оды, мадригалы, воспевать «богатых подлецов»:

Скорее я почту простого селянина, 
Который по?том хлеб кропит насущный свой, 
Чем этого глупца, большого господина, 
С презреньем давит что людей на мостовой!