Брачно-семейные отношения в западной Европе в период средневековья

Удел женщины - повиноваться мужчине, и проистекает он не из природы, как утверждает Августин, а из ее вины - первородного греха, в который она вовлекла мужа. 1

Жена изначально считалась носительницей пороков. Но, в то же время Жак Витрийский цитирует древнюю историю о жене, которая спасла брошенного в темницу мужа от голодной смерти, питая его молоком из своих грудей, чем растрогала тирана, освободившего узника.2

Главное, что требовалось от женщины в браке, - рождение детей. Но сия благословенная способность часто оказывалась для средневековой семьи не благом, а горем, так как сильно осложняла процедуру наследования имущества. Дочери и жены долгое время вообще не имели никаких прав на наследование супружеского и родительского имущества. Если дочь не удавалось выдать замуж, ее отправляли в монастырь, туда же шла и вдова. Только к XII веку жены и единственные дочери приобрели право наследования, но и тогда (и много позже) они были ограничены в возможности составлять завещания. Английский парламент, например, приравнивал их в этом отношении к крестьянам, бывшим собственностью феодала.

Женщине, прежде чем вступить в брак, в священный союз, предъявлялись требования добрачного целомудрия. На практике это требование применялось исключительно к женщине. От будущей жены муж требовал, прежде всего, чтобы она сохранила свою физическую нетронутость до брачной ночи. Её девственность принадлежала только ему. Тот факт, что жених в брачную ночь найдет жену нетронутой, служит ему первой гарантией, что она и в браке будет соблюдать ему верность и что дети, которые произойдут от этого брака, будут его детьми.1

Современница Столетней войны, одна из первых сторонниц женского равноправия Кристина Пизанская неоднократно обращается к примерам XII-XIII вв., разъясняя наиболее типичные заблуждения по поводу женской природы. Ее книга «О граде женском» является результатом переосмысления традиционного толкования соотношения полов и роли женщины в социальной среде и семье. Рассуждая о сотворении женщины, писательница критикует антифеминистскую по сути церковную идеологию предыдущих столетий. Кристина придает своей позиции онтологическое звучание, обращаясь к проблеме творения, она постулирует: образ Бога запечатлен не в теле, а в душе человека, и "Бог сотворил совершенно одинаковые, равно благие и благородные души для мужского и женского тела". Участница Судов Любви и куртуазных прений, Кристина Пизанская опровергает религиозные основы женоненавистнической практики, кристаллизованные ранее в сводах канонического права.2

Такое представление о браке закономерно приводило к противоречиям и двойственности в семейном положении женщины. Ее подчиненность мужу земному, плотскому рассматривалась лишь как элемент ее подчинения мужу небесному, духовному. Бог представлялся как собственник души и тела женщины, а муж являлся арендатором ее тела, как указал Ж. Дюби, феодальным арендатором. Бог был единственным объектом духовной привязанности женщины в браке. При этом чувство любви женщины признавалось лишь в качестве сублимированного переживания в сфере духовного, спиритуального. Для плотского же брака было допустимо лишь чувство почтительной привязанности и удовольствия, но не любви.

Часто утверждалось, что крестовые походы, оставлявшие женщин Запада в одиночестве, привели к росту их власти и прав. Д. Херлихи еще раз подтвердил, что положение женщин высших слоев на Юге Франции и в Италии знало два периода улучшения: каролингскую эпоху и время крестовых походов и Реконкисты. И поэзия трубадуров, казалось, отражала это повышение роли покинутых жен. Но поверить святому Бернару, рисующему Европу совсем обезлюдевшей, или Маркабрюну, у которого владелица замка вздыхает, поскольку все, кто был в нее влюблен, ушли во второй крестовый поход, это означало бы принять за чистую монету чаяния фанатичного пропагандиста и образы поэта с богатым воображением. Впрочем, при чтении трубадуров, мягко говоря, не возникает впечатления, что мир куртуазной поэзии был миром одиноких женщин. Изучение же юридических актов показывает, что, во всяком случае, в вопросах управления совместным имуществом супружеской пары ситуация женщин ухудшалась с XII по XIII века.

С уверенностью можно сказать, что средневековая семья носила патриархальный характер. Движимое имущество женщины при вступлении в брак переходило к мужу, в отношении недвижимого имущества устанавливалось его управление. Замужняя женщина не имела права на самостоятельное заключение договоров, на выступление в суде в свою защиту. Хотя жена не могла распоряжаться землей без согласия мужа, она не была полностью в этом отношении бесправной. Если тот плохо выполнял обязанности по управлению землей, то супруга имела право самостоятельно подать иск в суд и отстаивать свои интересы; муж не мог без позволения жены продать ее наследственную землю. Кроме того, разумеется, замужняя женщина принимала участие в повседневном управлении всеми владениями (а во время отсутствия мужа это управление обычно полностью ложилось на ее плечи). Труд экономически активных женщин в ремесленной или торговой сферах часто одобрялся и поддерживался их мужьями. Если брак считался важнейшим учреждением в интересах сознательно направляемой эволюции, то в тех же интересах речь шла всегда только об одной специфической форме брака, а именно, как уже говорилось, о патриархальной семье. Муж, естественно, признавался полным властителем.1

«Если он кричит, она да молчит, если он молчит, она пусть с ним заговорит. Если он сердит, она да будет сдержанна, если он взбешен, она пусть будет тиха и т. д.». Кротость жены должна идти так далеко, чтобы стерпеть измену мужа. И даже когда это происходит у нее в доме, она должна молчать. Если муж ухаживает за молодой служанкой, то она обязана делать вид, будто ничего не замечает, «если же она уличит их, то она пусть прогонит эту похотливую дрянь, дабы предотвратить худшее несчастье». Вместе с тем она обязана наставить мужа на путь истинный добрым словом, ибо уже тогда во всем всегда была виновата «похотливая дрянь». И по-прежнему жена обязана видеть в муже своего господина. Женщина, не желавшая подчиняться этим законам, казалась этой эпохе величайшей преступницей. Образу мышления вполне соответствовало право, предоставленное мужу, наказывать телесно жену, если она систематически не покорялась его власти. Рейнмар фон Цветер советует мужу следующим образом поступить с упрямой женой: «Брось ласковость и возьми в руку дубину и испробуй её на спине, и чем чаще, тем лучше, со всей силой, чтобы она признала в тебе своего господина и забыла бы свою злость». Но это порабощенное положение женщины в браке никогда, однако, не удерживало ее усматривать, тем не менее, в браке высшую цель жизни и стремиться к тому, чтобы в борьбе за мужчину - «в борьбе за штаны» - остаться победительницей. Это понятно. Законы природы - высшие законы. Естественным дополнением к женской «падкости к штанам» служат необычайные претензии мужчины. Мужчины знали какой на них существует спрос. Из выше очерченного взгляда на брак следует еще одно явление: подобно тому, как общество присвоило право мужу телесно наказывать строптивую жену, так казнила она его самого, если он находился под башмаком у жены и особенно если дело заходило так далеко, что жена «переворачивала метлу другим концом» и сама била мужа. Таким образом, женщина в семье тоже находила управу над мужем. «Только жена является собственностью мужа, муж же не собственность жены, и потому жена юридически и не может быть потерпевшей стороной».1

Говоря об эпохе классического средневековья, то первое, что приходит на ум, это, конечно же, рыцарская культура с ее почитанием Прекрасной Дамы. Отношение к даме стало необходимым компонентом рыцарского эпоса и является таковым до сих пор. Быть влюбленным относилось к обязанностям рыцаря (безусловно, в Средние века Дамой являлась только равная). Рыцарь должен был выражать заботливость, обожание и верность, готовность в любую минуту встать на защиту чести своей Дамы и любой женщины.2

Наряду с экзальтированным почитанием абстрактной прекрасной дамы существует презрительное отношение к женщине-жене, сестре и даже матери... Надо заметить, что привлекательной считалась именно добродетель женщины, а не ее личностные свойства. Женщина сама по себе, земная, телесная, каждая со своими талантами и своими недостатками, наделенная чувствами и разумом, оставалась невостребованной. Рыцарь стремился добродетелью завоевать добродетель. Дама была символом, она помогала ему на поле боя, в минуты слабости, припомнить, что есть добродетель, нащупать ее пульс, утвердить ее в своем сознании. Рыцарский культ любви был процессом не только обновления, но и гниения. Он и вошел в жизнь, прежде всего, как процесс гниения. И не нужно обольщаться героизмом рыцарей, завоевывающих руку и сердце возлюбленных: они не всегда делали это бескорыстно.

Типичны для той эпохи слова доминиканского монаха Николая Байарда, писавшего уже в конце XIII века: «Муж имеет право наказывать свою жену и бить ее для ее исправления, ибо она принадлежит к его домашнему имуществу». Разумеется, если смотреть на этот процесс под углом зрения вечности, то он представляется нам в очаровательной дымке поэзии. Стоит только снять с этого явления поэтический покров и прозреть за ним действительность - предстанет иная картина. Брак - бесправный обман. Обманывать мужа - высший закон любви. Со временем жены становятся смелее, они выходят на путь мести. И месть выражается в коварном обмане, в систематическом желании сделать мужа отцом чужих детей. По мнению каждой жены, ее муж- все равно, старик или нет - никогда не на высоте положения. Антуан де ля Саль написал целую книгу о судьбе, ожидающей мужчину в браке, - « Пятнадцать радостей брачной жизни » . В седьмой главе говорится : « Какова бы была жена, существует одно правило брачной жизни, в которое каждая верит и которое каждая соблюдает, а именно: мой муж хуже из всех и совершенно не способен к любви. Так говорит или так думает каждая жена о муже».1

Но многие историки-медиевисты видят улучшение положения женщины в семье. Например, французский историк Р. Фоссье связывает это с укреплением сеньориальной системы. Он говорит, что феодальная революция XI в. способствовала улучшению экономических условий жизни общества, укреплению таких социальных и хозяйственных ячеек, как «дом», «деревня», «приход», «община», что привело к закреплению за женщиной ряда ключевых хозяйственных и культурных функций: «ведение дома», непосредственное распоряжение питанием семьи и обеспечение ее одеждой, воспитание малых детей, культ умерших предков, сохранение родовых реликвий, поддержание в семье необходимого морально-психологического континуума. Параллельно с расширением хозяйственно-экономических функций, повышением статуса женщины в домохозяйственной сфере, за ней закрепляются престижные общекультурные функции, которые признавались достойными уважения и почитания. Прежде всего, это положительные ролевые функции матери или страдающей девственницы. Социализация и сакрализация основных ролевых функций женщины происходит, в основном, благодаря становлению церковного брака. Таинство брака и культ Девы Марии становятся своеобразной охранной грамотой, как для замужней женщины, так и для девственницы Христовой Невесты. При этом отрицательный женский образ выступает лишь как средство регулирования, регламентации и подавления проявлений женской социокультурной автономии. В условиях социокультурной дискриминации более широкие социальные перспективы имела женщина знатного происхождения, что обеспечивалось господствующим положением землевладельческой и военной аристократии. На примерах жизнеописаний знатных женщин Алиеноры Аквитанской (1122-1204), св. Иды (1040-1113), Адели Шартрской (1061-1137), Марии Вентадорнской (ум.1222) можно обнаружить те социальные реалии, в которых проявлялись наиболее заметные изменения в статусе женщины. Эти героини исторических хроник, житийной литературы, провансальской поэзии трубадуров разрушают официальные представления о допустимой социальной активности женщины в феодальном обществе.1

§2. Рождение и воспитание детей в Средние века.

По Средневековым представлениям человеческая жизнь разделялась на шесть периодов: младенчество, детство, отрочество, юность, зрелость и старость. Возникает вопрос: знала ли Европа в Средние века и раннее Новое время детство как особый, отличный от других, период жизни человека? Раздумья ученых над этим вопросом и их споры, особенно после выхода в 1960 году книги Ф. Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при старом порядке», породили несколько десятилетий назад новую междисциплинарную область исследований - «историю детства». По Ф. Арьесу, не только современное понятие детства, но и вообще интерес к этому периоду жизни были чужды западноевропейской культуре вплоть до Нового времени. Складывание современного образа ребенка, считал он, относится к ХУП-ХУШ векам, когда детский и взрослый миры получают отчетливые различия и за первым начинает признаваться самостоятельная социальная и психологическая ценность. Однако кульминация этого процесса относится к эпохе романтизма, создавшей настоящий культ ребенка. До Нового времени, утверждал французский историк, мир был «миром взрослых», где ребенка считали просто маленьким взрослым и где, как правило, никто глубоко не задумывался над его возрастными особенностями.

Нужно заметить, что в последующие годы эта позиция не раз вызывала аргументированные возражения. Было найдено немало свидетельств того, что как Средневековью, так и эпохам Возрождения и Реформации были вполне знакомы этапы человеческой жизни, соответствующие современным понятиям детства и подросткового возраста.

Самые горячие сторонники идеи «долгого Средневековья» не ставят под сомнение то обстоятельство, что в этот период отношение к ребенку в Европе существенно меняется. Эти изменения, ставшие впервые заметными в конце XIV века в среде зажиточных горожан ренессансной Италии, потом, в начале XVI столетия, обретают новый импульс в протестантских странах, после чего процесс перемен охватывает почти всю Западную Европу. На христианском Западе сначала появляются первые реалистические изображения ребенка в живописи и скульптуре, а с XVI века начинают создаваться первые книги для детей. Общество начинает обсуждать множество «детских» вопросов, которые никогда не занимали его раньше. Среди них - целесообразность вскармливания младенца молоком кормилицы или еще один, имеющий символическое звучание, - о возможном вреде пеленания младенца. О детях и детстве в это время вообще стали больше думать и говорить. 1

Едва ли, впрочем, будет правильным изображать характер этих перемен как простой сдвиг отношения общества к ребенку от индифферентного к заинтересованному. Часто декларируемое безразличие к ребенку в Средние века - скорее всего, миф. Но точно так же мифом следует считать и то, что в это время в отношении к нему господствует тотальный пиетет.

В XIV-XVII веках создаются уже не единицы, а многие десятки мемуаров. Детство в памяти писателей раннего Нового времени - это отдельный, живой и, несомненно, значимый период жизни. А средневековые писатели говорят о детях отдельно от взрослых, поскольку они нуждаются в особом уходе. Средневековое право, будь то римское, каноническое или обычное, также выделяет детей в особую категорию, наделенную личными и имущественными правами, которые в период малолетства требуют опеки. Само понятие малолетства подразумевало уязвимость и потребность в специальной защите. 1

Трудно понять, какое в точности место занимал ребенок в семье как первичной общности.

«Люди XII века не боялись жизни и соблюдали библейскую заповедь: «плодитесь и размножайтесь». В среднем рождаемость составляла около 35 человек на тысячу ежегодно. Многодетная семья считалась нормальным явлением для всех слоев общества. Впрочем, королевские пары подавали здесь пример: Людовик VI и Алике Савойская, Генрих II и Алиенора Аквитанская, Людовик VII и Бланка Кастильская, произвели на свет по восемь детей каждая. Вопреки многолетним утверждениям историков, детородный период у женщин в XII и XIII веках был практически таким же, как у современных матерей. Если его считали коротким, то лишь потому, что зачастую его прерывала смерть во время родов.2

Специального воспитания детей раннего возраста средневековье не знало. Аристократические младенцы отдавались кормилицам. «Няня, писал Бартоломей Английский, занимает место матери и, как мать, радуется, когда радуется ребенок, и страдает, когда страдает он. Она поднимает его, когда он падает, утешает его, когда он плачет, целует его, когда он болен. Она учит его говорить, повторяя слова и «почти ломая свой язык». Она разжевывает мясо для беззубого младенца, шепчет и поет ему, поглаживает его, когда он спит, купает и умащает его». Его занятия состояли из различных игр: прятки, жмурки, чехарда и т. п., и игрушек: шарики, кости, бабки, волчки, деревянные лошадки, тряпичные и кожаные мячи, куклы с двигающимися ручками и ножками, выструганные из дерева, миниатюрная посуда. Дети крестьян и ремесленников, выйдя из колыбели, ползали по кухне, пока не достигали такого возраста, когда их можно было приставить к какому-нибудь делу. Отрочество завершалось рано: к 12 годам у девочек, к 14 — у мальчиков.1

Мальчики могли получать образование в монастырях, причем монахи не требовали от них исполнения правил, предписанных взрослым, и даже выделяли время для игр.

В семьях с достатком, где ребенок позиционировался как наследник, продолжатель рода (для мальчиков) либо удобное политическое оружие, средство объединения семей (для девочек) существовала идея взаимных обязательств: родители отдают свое время и средства, чтобы помочь детям вступить в жизнь, а дети в ответ обязуются быть послушными и покорными родителям. 2