Брачно-семейные отношения в западной Европе в период средневековья

В этом контексте понятнее игнорирование большинством современников духовной стороны взаимоотношений супругов. Решающую роль при выборе брачной пары играли матримониальные планы старших родственников. Что касается приязни между мужем и женой, то обычно она рисовалась современникам не столько необходимой предпосылкой, сколько лишь возможным следствием брака, обусловленным, прежде всего их телесной близостью.

XIV в. ознаменовался в Европе  глубочайшими социальными потрясениями. Неблагоприятное изменение климатических  условий, характерное для XIV и XV столетий, и участившиеся вследствие этого  недороды были лишь одним из  импульсов подобных движений. Хозяйственный  кризис затронул как трудовое  население, так и земельных собственников (включая городских землевладельцев), чьи доходы сократились. Крестоносное  движение на Восток, исчерпавшее  себя уже в предыдущем веке, перестало быть отдушиной для  оттока недовольных. Зарождались  новые формы поиска «земли  обетованной» - вне официальной церкви (например, движение «пастушков»).1

Кризис усугублялся обострением военных конфликтов. Смыкание владений французского короля с территориями, подвластными немецкому императору и английскому королю (последний владел рядом юго-западных и северных провинций в самой Франции), привело к началу межгосударственных войн, гораздо более масштабных и опасных по своим последствиям, чем частные войны между отдельными сеньорами в прошлом.

Одной из первых в Европе войн этого нового типа стала Столетняя война между Францией и Англией, начавшаяся в 1337 г. и продолжавшаяся с перерывами более века (до 1453 г.). Небывало ожесточенная и упорная, она наложила сильнейший отпечаток на мироощущение всех слоев, особенно английского и французского общества. Неспособность королевской власти и дворянства защитить простых людей от иноземного противника заставила многих из них, особенно городскую и сельскую верхушку, глубже проникнуться сознанием собственной ответственности за свою судьбу и породило или укрепило резко критическую оценку рыцарства и знати. Внутри французского дворянства, лишившегося в результате тяжких военных поражений уверенности в своем политическом будущем, усилился внутренний разброд. Некоторые возглавили отряды («банды»), занятые неприкрытым грабежом городов и деревень. Другие, презрев прежние представления о кровных достоинствах знати, стремились поправить дела выгодными браками с отпрысками богатых горожан. Третьи поступали на службу к воюющим суверенам - французскому или английскому королю и бургундскому герцогу - и, живя их подачками, делили время между участием в военных экспедициях и придворных торжествах и церемониях; эта категория рыцарства сохраняла внешнюю верность традиционным обычаям, включая культ благородной Дамы. В общем, и в среде дворянства, и в среде городской верхушки (не говоря уж об общественных низах) зарождалась глубокая неудовлетворенность реальной действительностью- предвестник социальных и культурных сдвигов.1

Расшатывание прежних устоев ускорилось в период невиданной по масштабам эпидемии чумы, разразившейся во Франции в 1348-1349 гг. Продолжаясь с перерывами до середины XV века, она стоила Франции 3040% ее населения. Пережившие «черную смерть» и жили, и чувствовали себя иначе, чем раньше. Многим из них, включая и лиц из имущих классов, пришлось покинуть насиженные места. На новом месте жизнь начиналась нередко как бы заново. Былые традиции жизни и быта нередко забывались. Этому способствовал и разрыв в преемственности поколений, вызванный гибелью в чуму многих старших возрастных групп во всех социальных классах. Психологический кризис усугублялся за счет многократно участившихся крестьянских восстаний, в ходе которых и их участники, и те, кто подавлял восстания, подталкивались к переосмыслению своих взглядов на мир. 1

Все это делает понятнее и отличия в мировидении наций конца XIV и XV веков от прошлого. В изменившейся картине мира гораздо резче проступали критические мотивы, подвергались сомнению многие прежние ценности. Расцвет сатирических жанров в литературе был лишь одним из проявлений этого умственного движения эпохи. Однако в разных социальных и интеллектуальных группах переосмысление привычных представлений протекало по-разному. Растущее несоответствие христианских идеалов и действительности побудило конформные умы видеть главную причину этого в несоблюдении Господних заветов. Тому, кто не был способен подняться над устоявшимися идеологическими штампами, главным средством исправления мира представлялось более жесткое выполнение традиционного канона.2

Необходимость изменения самого канона могла быть понята тогда очень немногими. В первую очередь это касается интеллектуальной элиты, способной возвыситься до гуманистической переоценки всей системы ценностей. Такая гуманистическая интеллигенция начала зарождаться во Франции и Италии. Хотя ее деятельность имела весьма ограниченные масштабы, свойственные ей представления нашли свое воплощение в литературе того времени.

Эти констатации, касающиеся общей «расстановки сил» в социокультурном развитии наций конца XIV- начала XV в., помогают понять и различные варианты восприятия и трактовки брака в это время, отразившиеся в памятниках литературы.

Для массовых подходов характерно безусловное приятие канона церковного брака. В отличие от предшествующего столетия, когда пережитки дохристианского брака еще продолжали играть роль и в представлениях о браке, и в матримониальной практике, в XIV-XV вв. моногамный церковный брак - единственная принятая в массовом сознании форма брака. Более того, большинство городского (да и сельского) населения демонстрирует ныне еще большую требовательность к соблюдению основных элементов брачного канона, чем официальные богословы. Церковь, например, не ставила в это время под сомнение возможность повторных браков, в том числе между пожилыми вдовцами и юными девушками или богатыми вдовами и сравнительно молодыми мужчинами. В массах же такие браки встречали резкое осуждение: обычай так называемых шаривари, устраиваемых около дома, где поселялись такие новобрачные, или же около церкви, где их венчали, мог включать на рубеже XIV-XV вв. не только «кошачий концерт», но и драки и даже убийства. Церковные запреты «шаривари» успеха не имели: эксцессы удавалось предотвратить лишь уплатой специального выкупа.

Столь же сурово осуждались городскими и сельскими массами прелюбодеяния супругов, особенно жен.1 В некоторых городах существовала своего рода «полиция нравов». Она действовала при поддержке населения. Возглавленные молодежными братствами жители подвергали осмеянию и женщин, уличенных в прелюбодеянии, и их обманутых мужей. Попытки неофициального развода супругов, при котором жены стремились проживать отдельно от их бывших мужей, нередко служили поводом для групповых изнасилований. Нетерпимостью характеризовалось и отношение к конкубинату. Толпы людей предавали уличенных в конкубинате женщин осмеянию. Всеобщее преследование доводило некоторых из них до убийства собственных детей и до безумия.

Невыполнение канона моногамного брака воспринималось, таким образом, в массах как безусловное нарушение установленного порядка вещей. Это предполагало крайнюю нетерпимость по отношению к таким нарушениям на практике.

Как свидетельствуют «Пятнадцать радостей брака», повторные браки встречались повсеместно, супружеские измены были обычным делом. Судя по другим памятникам XIV-XV вв. , упоминаемым различными исследователями, конкубин и незаконнорожденных детей имел среди дворян и клириков едва ли не каждый пятый (или даже третий) мужчина. Во всех городах (и даже в больших деревнях) существовали публичные дома, принадлежавшие не только богатым собственникам, но и местным магистратам, королевским приближенным и даже аббатам и епископам. Они функционировали вполне открыто, занимали лучшие здания в центре поселения. Посещение проституток считалось нормальным явлением, не требующим сокрытия. Наоборот, молодой мужчина, не появлявшийся в публичном доме, порождал кривотолки, его могли заподозрить в том, что он болен или слишком стеснен в средствах. 1

Противоречие между моральным осуждением отклонений от брачного канона и терпимостью к его нарушениям было одним из парадоксов массового средневекового сознания. Корни этого парадокса - в одном из конститутивных средневековых представлений о неизбывном несовершенстве человеческой натуры. Согласно этим представлениям, устоять перед всеми соблазнами грешной плоти дано лишь избранным. Для рядового мирянина моральным достижением можно считать уже то, что он избежал совершения более тяжкого греха.

Причины частого нарушения церковного брака не сводятся только к тому, что им можно было найти оправдание в принятой картине мира. Существовало немало сугубо прозаических жизненных обстоятельств, делавших таковые нарушения более или менее неизбежными. Начать с того, что, как и раньше, выбор брачной партии в большинстве случаев происходил без учета обоюдных склонностей супругов. Решающую роль играли либо воля старших родственников, либо желания жениха. В результате знатная родом, но бедная невеста становилась женой богатого горожанина или же обедневший дворянчик женился на богатой невесте из неблагородных. Невеста в обоих случаях была пассивной жертвой сложившихся обстоятельств.

Большое значение имел и тот факт, что в XIV веке и особенно в XV, принятый, например, во Франции возраст первого брака мужчин в силу ряда обстоятельств повысился до 24-26 лет. (Девушки выходили тогда замуж между 15 и 21 годом.). Вследствие этого во всех социальных группах огромное число молодых людей в течение 10-12 лет после достижения половой зрелости оставались холостыми. Чем заметнее увеличивалась их доля, тем сложнее было их «умиротворение». Адюльтер, конкубинат, проституция выступали как некий «предохранительный клапан», защищавший «законный» брак от агрессивных поползновений холостяков. Это укрепляло тенденцию терпимого отношения основной массы населения к маргинальным формам половых отношений.1

Все сказанное делает понятнее ситуации, фигурирующие в «Пятнадцати радостях брака», в произведениях городского фольклора. Неудовлетворенность супругов браком, несоблюдение ими брачного канона, как и критическое отношение к браку в целом и к возможности (и необходимости) любви, между супругами, выступает в этих текстах с полной очевидностью.

Не менее ярко проявляется в упомянутых текстах антифеминизм. О причинах его возникновения (и сохранения) уже говорилось. Во многих жанрах литературы конца XIV- начала XV в., и прежде всего в фаблио, фарсах и городской повести, он находит, пожалуй, особенно яркое воплощение. Связано это, в частности, с тем, что культ благородной Дамы, сложившийся в XII-XIII веках, во многом утратил свое влияние. Он разделил судьбу многих рыцарских ценностей, которые, хотя и не были забыты, все чаще рассматривались как своего рода миф, не имеющий отношения к повседневной жизни. В Повседневной жизни, судя по «Пятнадцати радостям брака», женщина пилит мужа из-за отсутствия необходимых ей нарядов: «я прямо от стыда сгораю, красуясь в этаком тряпье»; вводит мужа в долги, посещает веселые сборища, заводит любовника, заводит ребенка не от мужа, отчего «муж наплакался вдоволь и померкла его красота и молодость, он утомлен работою и домашним хозяйством, прибит и усмирен женой». 1О рыцарских идеалах, как и добродетелях прекрасной Дамы, продолжали, правда, писать или петь придворные поэты и барды. Те же мотивы звучали и в произведениях других жанров, в частности в поздних рыцарских романах. С точки зрения культурной перспективы воспевание возвышенной любви к женщине и прославление рыцарской верности и чести имело, несомненно, большую важность: эти высокие идеалы обретали характер непреходящих ценностей. Но обыденная жизнь демонстрировала глубокий разрыв между содержанием подобных произведений и реальным поведением того же дворянства. Традиционный образ женщины как похотливой соблазнительницы и корыстолюбивой обманщицы, издавна сложившийся в христианской литературе, не имел теперь того «противовеса», каким объективно был для него на рубеже XII-XIII вв. образ благородной Дамы. Кризис рыцарского «культа Дамы» был, следовательно, одним из стимулов оттеснения идей куртуазной любви на третьестепенный план1. Торжеству чувственности способствовали в XIV-XV вв. и другие обстоятельства. Среди них в первую очередь следовало бы упомянуть о возросшем влиянии низового пласта культуры с характерным для него представлением о естественности и оправданности всех воспроизводящих жизнь телесных контактов. Не без этого влияния эротические темы, традиционно присутствовавшие в литературе в XII, XIII в. и в XIV-XV вв. привлекают еще большее внимание. Особенно это сказывалось на наиболее демократических жанрах литературы, таких, как фаблио, фарсы, городская повесть, где эротические сюжеты оказываются сплошь да рядом ведущими. Роль этих сюжетов в «Пятнадцати радостях брака» и фаблио - лишь одно из свидетельств этой тенденции.

Соответственно и институт брака в массовой картине мира выступает в XIV-XV вв. прежде всего как средство реализации чисто плотских связей. Для мужчины такой брак - и утеха, и объект насмешек, и вынужденный союз с «погубительницей рода человеческого». Для брака как института это никаких угроз не создавало. Как уже говорилось, церковный брак стал к этому времени бесспорным и неотъемлемым элементом принятой модели поведения.

Сосредоточивая внимание на плотской стороне брака, ряд жанров городской литературы XIV-XV вв. как бы продолжали и развивали традицию «бесстыдства», о которой уже упоминалось. Обычными в это время были, например, такие процедуры, как публичное укладывание новобрачных в супружескую постель, выставление на всеобщее обозрение на утро после свадьбы постельного белья молодоженов, поднесение мужу после крика лишенной девственности новобрачной подкрепляющего питья и т.п. Однако в культивировании этого полуязыческого эротизма в XIV-XV веках начали проглядывать и иные, новые тенденции: обмирщение принятых ценностей, умаление традиционной средневековой аллегоричности и символики, вытеснение их подчеркнуто приземленными ритуалами. В этом можно было бы видеть один из симптомов зарождения предренессансных подходов. 1

§2. Формы регламентации брака. Брачный возраст.

Историками и демографами изучены формы регламентации брака. У разных народов форма брака имела свои отличительные черты.

Своеобразие брака у германцев ярко проявлялось и в обстоятельствах его заключения. Участие церкви или королевских должностных лиц в процедуре бракосочетания не предусматривалось. Тем не менее, для обеих форм брака предполагался некий ритуал, за его соблюдением следили сами соплеменники. Включая известную уже в Риме заблаговременную помолвку, этот ритуал предписывал роду жениха довольно значительные подарки невесте накануне брака и наутро после свадьбы — в качестве награды за целомудрие. Без этого «утреннего дара» брачная процедура не считалась завершенной, и брак не признавался действительным. Поскольку же «утренний дар» исходно обусловливался девственностью невесты, подтверждавшейся при соитии, это последнее оказывалось конституирующим моментом брачной процедуры. Не следует ли отсюда, что в социокультурном плане половой акт выступал как самоценность, не нуждающаяся в оправдании ни возможностью зачатия, ни предварительным согласием на брачный союз (как позднее будет определено в церковной доктрине)? Весьма показательно в этом смысле, что франкский обычай широко допускал умыкание невесты, при котором и ее воля, и отношение родственников к будущему браку могли полностью игнорироваться. Ключевым элементом брачной процедуры оказывался половой акт как таковой.