Феномен идентичности России: угрозы и перспективы как цивилизации

И наконец, обе позиции, педалирующие, что Россия — европейская страна, усугубляют свою противоречивость твердым осознанием того, что у России есть свои собственные интересы, которые всегда или почти всегда входят в противоречие с интересами стран Запада. Независимость и свобода Родины всегда была для русских наивысшей ценностью, и это явное и устойчивое расхождение интересов заставляло ставить под сомнение общность ценностей и принадлежность к единой цивилизации. Это не главный аргумент, так как и между европейскими державами были глубокие противоречия, но в сочетании с двумя вышеприведенными соображениями это создавало благоприятный фон для закономерных сомнений в гипотезе о принадлежности России к Западу. Лишь позиция крайних западников более или менее состоятельна — правда, с чисто теоретической, абстрактной точки зрения. Они утверждают, что Россия — это «полное уродство», которое должно быть насильственно превращено в часть Запада путем искоренения всякой самобытности, отказа от собственных интересов, введением внешнего управления и сменой этносоциального состава населения. Чтобы Россия могла стать полноценной европейской страной, ее надо предварительно уничтожить до основания. Но даже радикальный эксперимент большевиков не справился с этой задачей, и Россия со всеми своими особенностями возродилась из пепла. Тем более не удалось это либерал-реформаторам и олигархам 1990-х.

Однако убежденность в  том, что Россия — европейская  страна, до сих пор присуща правящему  классу России. И недаром именно правящий класс всегда был источником модернизации и вестернизации русского общества. Пушкин справедливо замечал, что «в России правительство — единственный европеец».

 

 

 

 

 

Россия как цивилизация

Другой взгляд на Россию определяет ее как самостоятельную  цивилизацию. Сергей Кара-Мурза в своей статье «Жизнеспособность России как цивилизации»¹ под Россией понимает большую и устойчивую (долговременную) систему, собравшую на общей мировоззренческой и социальной матрице большое число культурных и этнических общностей вокруг общего (системообразующего) ядра – русского народа и русской культуры.

Позиция осознания России как цивилизации была свойственна поздним славянофилам (Леонтьев, Данилевский), русским евразийцам, младороссам, национал-большевикам (Устрялов, сменовеховцы). По их мнению, Россия предстает как явление, которое следует сравнивать не с отдельной европейской страной, но с Европой в целом, с исламским миром, с индусской или китайской цивилизацией. Данилевский называл это «культурно-историческим типом». Можно говорить о «славяно-православной» или русской цивилизации. Еще точнее выражение Россия-Евразия, которое ввели в оборот первые евразийцы (Н. Трубецкой, П. Савицкий, Г. Вернадский, Н. Алексеев, П. Сувчинский, В. Ильин и т.д.). Такое написание подчеркивает, что речь идет не о стране, не о простом государственном образовании, но о цивилизационном единстве, о государстве-мире.

Наличие европейских и  азиатских черт в России как цивилизации  не должно приводить к поспешному выводу, будто речь идет о механическом сложении заимствований с Запада и Востока. Термин «Евразия» указывает: это нечто третье, цивилизация  особого типа, сопоставимая по масштабу и оригинальности, но отличная по ценностному  содержанию от цивилизаций и Востока, и Запада.

Если принять утверждение, что Россия есть цивилизация, все  становится на свои места — и  в эпоху Московского царства, и в санкт-петербургский период, и в советское время. Отношения  Россия — Запад приобретают законченную  логику, и все нелепости и парадоксы, присущие гипотезе «России как европейской  страны», разрешаются сами собой.

Россия-Евразия (=особая цивилизация) обладала и своими самобытными ценностями и своими интересами. Ценности относились к традиционному обществу, с акцентом на православной вере и специфическом  русском мессианстве.

На политические и социальные устои существенное влияние оказала  имперская идея Чингисхана и централизированное устройство монгольской орды. Естественное развитие этого комплекса не требовало модернизации и не несло в себе предпосылок появления тех идей, принципов и тенденций, положенных в основу Нового времени в Европе. Но наличие на Западе активной и агрессивной колонизаторской силы, навязчиво пытающийся продвинуть на Восток не только свои интересы, но и свои ценности, заставляло Россию периодически вставать на путь частичной и оборонительной модернизации (и вестернизации). Эта модернизация была экзогенной, но не колониальной. Ее частичный, гибридный характер и ответственен за ту карикатурность России, которой возмущались русские западники, начиная с Чаадаева, но которую, со своей стороны, порицали и русские славянофилы (Хомяков, Кириеевский, братья Аксаковы и т.д.).

В этом случае русская история  предстает как циклическая пульсация  особой цивилизации, в спокойных  условиях возвращающейся к своим  самобытным корням, но в критические  периоды вступающей в насильственную модернизацию (сверху). И петровские реформы, и «европеизм» романовской  элиты, и советский эксперимент  обретают в такой картине осмысленность  и закономерность. Россия-Евразия  жестко отстаивала свои собственные интересы и ценности, иногда вынуждено прибегая к вестернизации-модернизации для эффективного противостояния Западу.

Россия не часть Запада и не часть Востока. Это цивилизация  сама по себе. И сохранение такой  свободы, независимости и самобытности перед лицом других цивилизаций  — как с Запада, так и с  Востока, составляет вектор русской  истории.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Взгляд на Россию со стороны евразийства

Стоит заметить, что у  сторонников евразийства несколько другое мнение об идентичности России. То, что она представляет собою часть Востока, превосходно покажут философы и историки-евразийцы (Г.Вернадский, Н.Трубецкой, Л.Карсавин, П.Савицкий, Г.Флоровский, А.Карташев). Пожалуй, мысль, в соответствии с которой судьба России связана не с Западом, а с Востоком, они довели до крайнего выражения. Так, Г.Вернадский показал, что исторический процесс стихиен. Он приводится в движение глубоко заложенными в нем и не зависящими от воли людей силами. Эти силы Л.Гумилев потом назовет пассионарностью. На территории Евразии развитие этой стихии имело несколько циклов.² В основе каждого такого цикла оказывается очередная попытка вызвать к жизни государство, способное объединять многие этносы и народы, достичь единства евразийского мира. Первая такая попытка связана с возникновением скифской империи, в составе которой были и славяне. За ней следовали гуннская и монгольская империи, куда тоже входили славяне. Четвертая попытка достичь единства евразийского мира связана с историей российской империи, сохраняющей связи с Востоком и включающей в себя множество этносов, не имеющих отношения к христианскому миру.

Теория евразийцев — это  важная веха в познании цивилизационной  идентичности. Она свидетельствует  о стремлении утвердить русскими не только свою самость, но и оппозиционность  по отношению к Западу. Эта оппозиционность  подчеркивалась близостью России к  Азии. Так, евразийцы жестко формулировали: «Мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими. Сбросив  татарское иго, мы должны сбросить и европейское иго».³

Здесь важно констатировать, что в истории отечественной  мысли у евразийцев были предшественники. Ведь это не евразийцы, а еще Ф.Достоевский сформулировал: «Русский не только европеец, но и азиат». Если уж цитировать пророка, то, может быть, стоит обратить внимание на следующую сказанную им фразу: «В грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход».⁴ Стремясь объяснить этот, столь странный для ХIХ в. вывод, Ф.Достоевский его прояснял: «Это стыд, что нас Европа сочтет азиатами, преследует нас уж чуть не два века. Но особенно этот стыд усилился в нас в нынешнем девятнадцатом веке… Этот ошибочный стыд наш, этот ошибочный наш взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не азиатов (каковыми мы никогда не переставали пребывать), — этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей, и неудачной европейской политикой нашей, и, наконец, деньгами, деньгами, которых бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать Европе, что мы только европейцы, а не азиаты».⁵

Таким образом, можно констатировать, что сформулирована идея, которую  евразийцы и подхватят. «А между  тем Азия — да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем  будущем, — опять восклицаю это. И если бы совершилось у нас  хоть отчасти усвоение этой идеи —  о, какой бы корень был тогда оздоровлен! Азия, азиатская наша Россия, — ведь это тоже наш больной корень, который  не то что освежить, а совсем воскресить и пересоздать надо! Принцип, новый  принцип, новый взгляд на дело — вот что необходимо».⁶

Из сказанного следует: евразийцы  вышли из «Дневника писателя»  Ф.Достоевского. Так, например, Н.Трубецкой доказывал, что российская государственность складывалась под сильным давлением государственности, созданной Чингисханом. Это не было лишь внешним усвоением, оно было преображено собственными, и прежде всего ассимилированными византийскими традициями. Татарская государственная идея была трансформирована: «Потускневшие и выветрившиеся в процессе своего реального воплощения, но все еще сквозящие за монгольской государственностью, идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское объяснение. В эти идеи русское сознание вложило всю силу того религиозного горения и национального самоутверждения, которыми отличалась духовная жизнь той эпохи; благодаря этому идея получила небывалую яркость и новизну и в таком виде стала русской».⁷

Евразийцы обратили внимание на то, что в ситуации, когда русские  могли раствориться в империи  Чингисхана и потерять самостоятельность, они тем не менее не ассимилировались, не отатарились, не утратили своей самобытности. Более того, московские цари оказались последователями Чингисхана. Н.Трубецкой пишет: «Если из всех отдельных правителей обособившихся провинций монгольской империи только московские цари стали притязать на овладение всей территории некогда объединенной Чингисханом Евразии, если у одних этих московских царей оказалась не только внешняя, но и внутренняя сила для реального осуществления этого притязания и если, присваивая себе наследие Чингисхана, Россия, тем не менее, не утратила своей национальной индивидуальности, а, наоборот, утвердила ее, — то произошло это потому, что благодаря вышеописанному психологическому процессу только в одной России и идеи Чингисхана религиозно переродились и предстали в одновременной и подлинно специфически-русской форме. Именно сила горения русского религиозно-национального чувства переплавила северо-западный улус монгольской монархии в московское царство, в котором монгольский хан оказался замененным православным русским царем».

Вот в этой силе горения  религиозно-национального чувства  все дело. Когда продолжатель идеи евразийцев — Л.Гумилев анализирует евразийцев, он говорит, что в истории отношений России с татаро-монголами они не учли лишь одного — пассионарного фактора. («Но главного в теории этногенеза — понятия пассионарности — они не знали».).⁸

Так ли это? Несмотря на невладение для интерпретации феномена духовного горения специальной терминологией, евразийцы все же это явление констатировали. Так, когда Н.Трубецкой говорит о горении религиозно-национального чувства, то, по существу, он имеет в виду тот же самый феномен пассионарности, не называя его термином, используемым Л.Гумилевым. Но именно это горение духа и способствовало тому, что уже не русские ходили на поклон к татарам, а сами татары приходили служить к русским князьям. Россия стала преемницей татарской государственности, способной объединять разные народы, в силу именно пассионарного подъема.

Вот почему русских часто  называют скифами. Вот почему французские  критики обнаружили в романе Л.Толстого скифство. И чем дальше, тем больше. Скифство переставало быть на положении бессознательного. Удивляться тут не приходится. Г.Вернадский констатирует в славянском этносе наличие иранской (скифской) крови. «Историческая подпочва русского государства создана была скифами».⁹ Тема скифства России приобретает особую значимость в связи с мыслью К.Ясперса по поводу того, что разгадка настоящего и будущего связана с тем, что произошло в доистории, в доосевое время. Это то, что мы и называем коллективным бессознательным.

Однако любопытно, что  чем больше начинает привлекать Восток, тем очевидней оказывается стремление противостоять Западу. Бессознательное как оборотная сторона антизападных настроений присутствует у А.Белого, В.Хлебникова, Б.Лившица, поэта-символиста А.Добролюбова.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Жизнеспособность России как цивилизации

В трудах Данилевского, Шпенглера, Тойнби и Сорокина были предложены признаки и критерии для выделения  и различения «локальных» цивилизаций. Сложился цивилизационный подход к взгляду на историю. Из него исходили философы и политики, даже исповедуя более абстрактные формационные подходы (это видно в трудах самого Маркса). Изучение истории, развития и актуального состояния стран в рамках цивилизационного подхода стало частью рационального, в том числе научного, знания.

Государственная власть вырабатывает доктрину своей политики и принимает  стратегические решения исходя из цивилизационных  представлений о своей стране. В Средние века эти представления  выражались на языке религии, в Новое  время были выработаны светские понятия  – культура и цивилизация, нация  и национальная идея, геополитика.