Эстетическое воспитание

Говорить о красоте  математической формулы совершенно бессмысленно, если нет людей, знающих  математику, и способных испытать чувственное наслаждение от того, что в данном случае выступает  как красота. Но, с другой стороны, красота формулы есть только тогда, когда есть сама формула (и ведь не любая красива!). И человеческое лицо, которое воспринимается как красивое (этим человеком, этой эпохи, этой культуры, в этом слое общества) – обладает какими-то особенностями, а не просто правильностью черт. Но что же это за особенности? Что такое красота? Красота – едва ли не самая трудноопределимая ценность. В общем, красоту видимо можно представить как отношение человека и мира (какого-то явления), выражающее момент предельной очеловеченности, одухотворенности конкретной чувственности человека. Такое отношение возникает тогда, когда явление в высшей степени значимо, но значимо не утилитарно, не в плане его использования. В таком случае говорят о “заинтересованной незаинтересованности” (И. Кант), о бескорыстности чувств. Явление оказывается духовно-значимым и, в то же время, чувственнопривлекательным.

Когда мы, например, любуемся фруктами в саду или натюрмортом, на котором фрукты изображены, –  удовольствие от вида фруктов может  быть совсем не связанным с их вкусом, с желанием съесть их (получив утилитарное  наслаждение). И тем не менее, мы (не все и не всегда) стремимся получать наслаждение от созерцания явлений как красивых, нас вроде бы волнует лишь духовно-значимая форма этих явлений, которую мы чувственно оцениваем. Это и так, и не совсем так.

Дело в том, что переживается в данном случае не собственно форма, а органичность воплощения в этой чувственной форме – содержательной духовности самого человека, его так  сказать “чувственной человечности”. Немецкий философ Гегель считал, что, например, для искусства: “Чувственная внешность в прекрасном, форма непосредственности как таковой, есть в то же время определенность содержания...” [1]. Выражаясь языком Гегеля, можно сказать о форме (применительно к красоте), что это форма природы, выражающая собой дух, характерная, полная смысла форма [2]. Видимо само наслаждение, переживание красоты как ценности возникает тогда (и потому), когда человек ощущает себя целостным, способным возвысить свои чувства до предельной (не беспредельной!) духовной высоты. Особая значимость формы в эстетическом отношении (о которой пишут многие исследователи) как раз и состоит в том, что это конкретно-чувственная форма, предельно органично выражающая человеческое содержание, подлинно человеческий смысл явления, его целостную ценность. В этом плане очеловечивание мира есть его оформление. И для художника, и для того, кто наслаждается искусством, красотой, – форма “бесконечно дорога потому, что она – носительница души, которая тебе одному откроется и расскажет тебе твою” [3]. Форма становится конкретно-чувственным выражением духовной ценности явления, ставшего носителем красоты (как отношения между ним и человеком, эмоционально оценивающим его).

Возможность возникновения  именно такого отношения определяется особенностями и человека и явления, с которым он взаимодействует. Явление  должно иметь (или обретать) какие-то особые свойства, качества, чтобы оно  смогло стать предметом эстетического  отношения, носителем красоты. В  разные эпохи, в разных сообществах  – это разные свойства. Человек, взаимодействующий с этим явлением, – должен быть эстетически развит, чтобы быть в состоянии чувственно оценить эти свойства, пережить их как красоту, испытать наслаждение  от нее.

Не только, скажем, свежая роза может порождать чувственное  выраже-ние человечности человека – эстетическое отношение, наслаждение красотой. Изящество змеи может вызвать то же самое, хотя змея в других случаях выглядит гадкой, вызывает отвращение.

Но вот куча (pardon!) “дерьма” не вызывает эстетического наслаждения  ни у кого. Впрочем, самая чудесная роза вызовет эстетический восторг, только если человек не “слеп” (физически  или духовно), и если он настроен на чувственное взаимодействие с  цветком.

Вряд ли такое “объяснение” красоты как ценности является исчерпывающим. Вряд ли вообще возможно исчерпывающе объяснить и тем более определить красоту. Ибо в ней всегда был, есть и будет момент тайны, что-то необъяснимое в обычной логике понятий. Что-то, что требует не столько  рационального понимания, сколько  чувствования. Что-то, что лучше выразимо посредством языков искусств, а не науки.

Эстетический вкус человека может быть в известной мере специально развит, воспитан, обогащен. Но в основании его все-таки остается нечто иррациональное, как и вообще в культуре, нечто, как говорится “от Бога” данное. Из этого, правда, не следует, что о красоте, вкусе, и о других эстетических ценностях нельзя размышлять, хотя все рассуждения об этом отнюдь не бесспорны.

Если взять за основу структуру  ценности в варианте Г. П.

Выжлецова [4], то красота (как  ценность) может выступать в качестве или значимости, или нормы, или  идеала. Сам Г. П.

Выжлецов считает, что  эстетическая ценность воплощает в  себе единство “значимого и желаемого (должного), сущего и идеала” [5].

Видимо так оно и  есть. Но в конкретных случаях, у  конкретных индивидов или социальных групп может доминировать что-то одно.

Красота может-таки быть воспринята, пережита и понята преимущественно  как значимость (полезность, разумность).

Попытки именно так во всяком случае понять красоту, не как целостную ценность, а в первую очередь через значимость, – очень характерны. Они выражают утилитарно-разумное отношение к прекрасному и вообще к эстетическим ценностям. Английский философ Нового времени Г. Гоббс считал, что красота – это совокупность свойств какого-нибудь предмета, которые дают нам основание ожидать от него блага. Другие исследователи неоднократно отмечали, что эстетически значимым, в самых разных обществах, оказывается то, что когда-то было полезным (хотя это далеко не всегда так). Вообще красивым в таком случае считается то, что полезно, целесообразно, функционально, удобно. Понимание красоты в качестве целесообразности часто свойственно конструкторам, архитекторам, дизайнерам. Некоторые конструкторы самолетов высказывали убеждение в том, что красивый самолет – тот, который хорошо летает. Для самолетостроения или для промышленного дизайна, возможно, это и так. Совпадение эстетической ценности и функциональности здесь существенно. Но в целом красота несводима к целесообразности, хотя соразмерность, симметричность, пропорциональность и т. д.

имеют отношение к переживанию  красоты в определенные исторические периоды, когда особенно ценимы (и  на чувственном уровне) именно упорядоченность, гармоничность бытия и его  фрагментов.

Однако в самых разных культурах существуют представления  о красоте, не укладывающиеся в понимание  ее как значимости. Эти представления  обычно выражаются в неких нормах, канонах, сложившихся стилях, устойчивых групповых вкусах. В одном из африканских  племен считалось очень красивым для людей иметь редкие передние зубы. В другом – девушкам удаляли два передних зуба. И только девушки без них могли считаться красивыми. А в третьем (в Мозамбике) вождь, лишившийся переднего зуба считался таким уродом, что больше не мог быть вождем. Если во всем этом и была какая-то целесообразность, то неизвестно, когда и какая. Да и сейчас мы считаем красивым вовсе не то, что целесообразно, разумно, полезно, а чаще всего то, что стало привычным в связи с жизнью в определенной среде. На уровне нормы красиво прежде всего то, что считается таковым в обществе в соответствии с господствующими вкусами, канонами и общественными идеалами.

В своей самоценности и  самостоятельности красота проявляется  только в качестве индивидуализованного идеала. При этом прекрасно то, что  явлено как красота в индивидуальном переживании, независимо ни от полезности явления, ни от норм и канонов. Другое дело, что существующая норма, стиль  могут быть внутренне приняты, не противоречить индивидуальному вкусу.

Красота, как реализуемый  идеал – неутилитарна, она самоценна, и стремление к ней чувственно, личностно. Но личностное, индивидуальное не означает того, чего ни у кого нет.

Личностное переживание  красоты является особым выражением ее общезначимости, ее человеческой ценности. Значимость в этом смысле, норма  и идеал вместе образуют красоту  как высшую ценность, в том случае, если норма оказывается индивидуализованной  и внутренне принятой, а значимость ощущается как общечеловеческая, действительно высшая целесообразность, а не рассудочная разумность, не примитивная полезность.

Таким образом, красота как  ценность культуры является отношением, в котором чувственно выражена человечность человека в его взаимодействии с  миром. Ф. Шиллер считал, что “красоту нужно понять как необходимое  условие существа человечества” [6]. Эстетическая культура состоит в  способности, вопервых, к различению красоты и безобразия (эстетический вкус), способности к переживанию  красоты как ценности. И это  – выражение обработанности, оформленности, облагороженности, одухотворенности чувственной  природы человека.

Во-вторых, эстетическая культура предполагает способность и умение человека преобразовывать мир, обрабатывая  его, оформляя, облагораживая, одухотворяя, – через порождение в нем красоты  и преодоление безобразия. Вот  это, последнее, как бы сконцентрировано и развернуто в художественном освоении человеком мира, в художественной деятельности, в искусстве.