"Медный всадник" А.С. Пушкина история замысла и создания, публикации и изучения

197

хорошо известного автору текста, указывает сокращенная  запись первого стиха:

Над омрач. П. —

т. е. «Над омраченным Петроградом».

Наиболее существенными  отличиями являются замена сравнения  бурной Невы, бьющейся,

Как челобитчик беспокойный 
Об дверь судейской, —

сравнением ее с  больным, мечущимся

В своей постеле беспокойной,

а также, разумеется, переработка «онегинской» строфы «Езерского», с ее твердо установленным расположением рифм, в бесстрофное, вольно рифмующееся целое. Последнее двустишие обработано особо на той же странице, причем в этом отрывке возникает впервые и имя героя:

<И ветер дул  печально воя> 
В то время из гостей домой 
Пришел Евгений молодой 
(Так будем нашего Героя 
Мы звать — затем что мой <язык> 
Уж [к] звуку этому привык)

Отметим, что при  переработке Пушкин хотел сделать  своего героя поэтом:

В то время <мой> сосед-поэт,

или в другом варианте:

В то время молодой  поэт 
Вошел в свой [тесный] т<ихой> <?> кабинет

Но от этого намерения  Пушкин в дальнейшем отказался, оставив  своего героя просто чиновником; «бедный  поэт» упомянут позднее лишь эпизодически, как тот неизвестный, кому хозяин «отдал в наймы, как вышел срок», «пустынный уголок», где жил когда-то исчезнувший Евгений (стихи 358—360). И в конце поэмы, описывая «пустынный остров» на взморье, посещаемый лишь рыбаками, он продолжает (в черновой и в первой, Болдинской беловой рукописях):

Или мечтатель посетит 
Гуляя в лодке, в воскресенье, 
Пустынный остров...

Но позднее, создавая вторую беловую (Цензурную) рукопись, он заменил «мечтателя» «чиновником» (стихи 469—471), что соответствовало  общей тенденции к снижению и  прозаизированию образов, связанных с героем.

Установив имя своего героя («Евгений молодой»), Пушкин начинает ряд набросков с целью расширить  содержание поэмы за счет включения

198

в нее разнородных  элементов, уже обдуманных и обработанных в недописанном и оставленном  «Езерском». Прежде всего он стремится ввести родословие древнего и знатного рода, к которому принадлежит герой, не получивший фамилии (возможно, что он должен был называться уже привычной для автора и вошедшей органически в родословие фамилией — Езерский); всего вероятнее, родословная должна была бы войти в новую поэму не полностью, как было в строфах II—VIII «Езерского», а сокращенно, в извлечении. Вместе с тем Пушкин хотел подробнее описать и подчеркнуть общественное положение героя — бедного мелкого чиновника, а также ввести элементы полемики, широко развитой в «Езерском», по поводу отношения современных дворян к своему историческому прошлому, забытому ими, и в особенности по поводу введения в новую поэму «ничтожного героя», вопрос о котором повлек за собой и более общий вопрос — о праве поэта на свободу творчества. Все эти наброски показывают сомнения и колебания автора, ни один из них не получает развития и тем более законченности. Попытки расширения облика героя наблюдаются на протяжении почти всей черновой рукописи Первой части поэмы, вплоть до того момента, когда Евгений, сидя «на звере мраморном верхом», с ужасом всматривается в картину наводнения (стих 220 и сл.).

Уже на обороте л. 10 тетради, в которой начат черновик «Медного Всадника», можно прежде всего выделить вопрос к читателю:

Угодно знать  происхожденье 
И род и племя и года, —

относящийся к герою новой поэмы — Евгению. Эти стихи зачеркнуты, но тут же мы читаем набросок начала родословной:                           

мой Евгений 
Происходил от поколений 
Чей дерзкий парус средь морей 
Был ужасом минувших дней

Изложение родословной  — очевидно, подобной родословной  Езерских — не продолжено (и в отличие от «Езерского» Пушкин в новой поэме не имел, вероятно, намерения дать его подробно и довести хотя бы до Петра I), но тут же поэт, забегая, так сказать, вперед, вводит полемическую тему — о социальном происхождении современных писателей, русских и западноевропейских, начиная с Байрона. Вопрос этот связан с родословной героя поэмы: речь идет о праве или, скорее, обязанности писателей-дворян интересоваться своим родом и родом своих героев и, более того, о значении дворянства для русской и западноевропейской литературы. Посвященный этой теме отрывок вызывает особое внимание, так как содержание его и назначение подвергаются различным, даже противоположным толкованиям. Он читается так:

К тому же это подражанье 
Поэту Б<айрону>. Наш лорд 
(Как говорит о нем преданье) 
Не то<лько> был отменно горд

199

Высо<ким> <?> даром песнопенья 
Но и                          рожденья 
                                                    Ламартин 
(Я слышал)  также дворянин 
Юго, не знаю. 
В России же мы все дворяне, 
Все, кроме двух иль трех — зато 
Мы их и ставим ни во что.

С. М. Бонди видел в этом наброске неотделанную «онегинскую» строфу, в которой после начала 9-го стиха — «Юго, не знаю» — оставлен пробел для ненаписанных двух стихов — 10-го и 11-го. На этом основании он в комментариях к «Езерскому» и «Медному Всаднику» отнес отрывок к «Езерскому»²⁶ (так он и напечатан в академическом издании — Акад., V, 417). Напротив, О. С. Соловьева считала, что он «не мог быть онегинской строфой, предназначенной для „Езерского“, но отражал определенный момент развития замысла „Медного Всадника“ и потому должен печататься среди его черновиков».²⁷ Необходимо, по нашему мнению, согласиться с последним утверждением: едва ли возможным представляется возвращение к оставленному «Езерскому», отдельные отрывки которого Пушкин в первой половине работы над «Медным Всадником» хотел и пробовал применить для новой поэмы, перерабатывая их не только по форме (перестраивая «онегинские» строфы в бесстрофные стихи с вольной рифмовкой), но и по существу, набрасывая отдельные места заново и дополняя мысли, содержащиеся в «Езерском», а иногда просто пересказывая их. При этом разнородные темы, словно от желания автора поскорее высказать их, перебивают одна другую, едва наметившись.

Так, после начатой, но тотчас оставленной и наполовину зачеркнутой родословной Евгения  следуют отделенные чертой слова:

Он был                   столичный

И далее — прежняя  тема, связанная с интродукцией: «Домой пришед». Обе эти строчки зачеркнуты, после чего следуют рассуждения о Байроне и других писателях-дворянах. Текст (как во всем черновике «Медного Всадника», за малыми исключениями) идет в два столбца, и в правом (втором) столбце на л. 10 об. после слов, приведенных выше, — «Угодно знать...» и т. д. идут наброски, определяющие общественное положение и личные свойства героя:

Он был чиновник [небогатый] очень бедный 
Безродный круглый сирота 
Собою бледный, рябоватый

Как согласовать  второй из этих стихов («Безродный, круглый  сирота») с родовитым дворянским присхождением героя? Очевидно, имеется ввиду не его родословная, не предки, а то, что он последний в роде, обедневший, оставшийся сиротой, забывший о своих предках и об историческом прошлом

200

своего некогда  знатного рода. Это представление  о герое мелькает уже в одном  из черновиков «Езерского» (Акад., V, 410):

Но о прошедшем  очень мало 
Ив<ан> Ез<ерский> помышлял 
Лишь настоящего алкало 
В нем сердце...

Теперь та же мысль, вновь возникнув, развернута далее  подробно, на материале того же «Езерского»: Евгений

Без роду — племени, связей 
Без денег — то есть без друзей —

На следующей  странице тетради (л. 11) раскрывается его ординарность, принадлежность к толпе (или «тьме») подобных, то, что является характерной чертой «ничтожного героя» и сливает его с массой таких же «читателей», к которым иронически обращается поэт:

А впрочем гражданин  столичный 
Каких встречаете вы тьму 
От вас нимало не отличный 
Ни по лицу ни по уму — 
Как все он вел себя нестрого 
[Как вы писал отменно много] 
Как вы о деньгах думал много 
Как вы сгрустнув курил табак — 
Как вы носил мундирный фрак

И вслед за этим начинается длинное отступление, скомпанованное из разных черновых строф «Езерского», — о праве поэта «воспевать» «ничтожного героя» и об упреках критиков, требующих, чтобы он прославлял великих людей, которые

Так расплодились в  наши дни 
Что нет от них уж нам прохода.²⁸

На этом обрываются рассуждения о свободе творчества и праве поэта на выбор «ничтожного  героя». С л. 11 об. продолжается до л. 16 об. связный и последовательный черновик Первой части поэмы, начинающийся словами:

Итак, домой пришед, Евгений 
Позвал слугу, разделся — лег 
Но долго он заснуть не мог 
В волненьи тайных размышлений.

Здесь в словах «Позвал  слугу» содержится еще один — последний  — намек на известную состоятельность  героя. В этом намеке находят отражения  колебания Пушкина, очень явственные и резкие в черновых набросках  к «Езерскому», где чередуются «роскошный кабинет» героя, петербургского денди онегинского типа, и «конурка пятого жилья» почти

201

нищего чиновника, и затухающие в беловом тексте незаконченной поэмы, где Езерский является «ничтожным героем», регистратором, живущим одним жалованьем и влюбленным в мещанку — «лифляндочку», столичным гражданином, «каких встречаем всюду тьму». Последние определения прямо перенесены из «Езерского» в поэму «Медный Всадник». В перебеленном тексте последней поэмы (БА) признаки какой бы то ни было состоятельности Евгения изъяты и его бедность подчеркнута словами «живет в чулане», исправленными здесь же на «живет в Коломне», что сохранено и в окончательном тексте. Коломна в ту эпоху — отдаленная и захолустная часть города, населенная мелкими чиновниками, ремесленниками и тому подобным бедным людом; как место жительства героя поэмы она дает точное представление и о его бедности, и о его невысоком общественном положении.

Вслед за приведенным  выше четверостишием («Итак, домой пришед, Евгений» и т. д.), где первоначальное «позвал слугу» заменено при переписке в БА словами «стряхнул шинель», т. е. чиновничью одежду, мокрую от дождя, сам снял с себя и повесил (неимение слуги у чиновника или офицера свидетельствовало о большой бедности), — вслед за этим следует вопрос: «О чем же мыслил он?» — и ответ на него: размышления и мечты «ничтожного героя» поэмы (в окончательном тексте соответственно стихи 127—163). Это один из важнейших отрывков поэмы, определяющий духовную сущность героя, погруженного в мелкие служебные или обывательские (точнее, даже мещанские) интересы, в мечты об узком семейном счастье, в котором нет места никаким высшим умственным потребностям. Если Евгений и размышляет о том, что                               

трудом 
Он должен был себе доставить 
И независимость и честь, —

то эти слова, иногда понимаемые как выражение  возвышенных духовных стремлений, означают, очевидно, лишь мысли о трудной  для бедняка чиновничьей карьере: на это указывают дальнейшие его  мысли о недостатке «ума и денег», о том,

Что может быть через полгода 
Он чин получит.²⁹

Этот образ, сложившийся  с полной отчетливостью уже в  первой черновой рукописи, при дальнейших обработках текста, вплоть до окончательного, почти не меняется, в основном сохраняя однажды определившиеся черты. Характерно, что, высказывая при этом и зависть к «гордым

202

счастливцам» «вельможам, богачам, ленивцам, которым жизнь  куда легка», и некоторое презрение  к «знати», к «гордому свету», который

С своей блистательной  неволей 
У нас не будет,

т. е. не будет общаться с ним и с Парашей, с их семьей, Евгений остается совершенно чужд сознанию своей собственной принадлежности к древнему дворянскому роду, участнику исторических событий, упоминаемому в «Истории» Карамзина.³⁰ Это положение твердо установлено Пушкиным в черновой рукописи, т. е. глубоко продумано им и в общей концепции поэмы имеет важное значение. Стремление поэта как можно более принизить своего героя при первом его появлении в поэме, сделать его «ничтожным» во всем смысле слова, явственно сказывается в стихах, посвященных его размышлениям о своем настоящем и мечтам о будущем — о семейной жизни с Парашей.

Из этих размышлений  и мечтаний героя можно составить  себе представление и о той, кого он любит и кого мечтает сделать  своей женой. Обитательница вместе с матерью-вдовой ветхого домика в Галерной гавани, т. е. на приморской окраине города в конце Васильевского острова, наиболее подверженной наводнениям, она восприняла имя, уже вошедшее незадолго, в первую болдинскую осень, в творчество Пушкина, — имя героини «Домика в Коломне» — Параша. Само по себе это имя уже указывает на ее демократическое — мещанское или мелкочиновничье, во всяком случае разночинное — происхождение. В «Петербургской повести» Параша играет чисто пассивную роль (в отличие от своенравной и активной коломенской Параши), но она дополняет и подчеркивает приниженное положение потомка знатного рода — регистратора Евгения. Все эти черты героя и не появляющейся в поэме героини, сжато, но с присущей Пушкину полнотой и отчетливостью обрисованные, входят существенным элементом в общую концепцию «Медного Всадника».

Работа над первой черновой рукописью поэмы продолжается уверенно. Текст по общему плану  близок к окончательному тексту, только сравнительно с ним более сокращен. Ночные раздумья Евгения сменяются  сном, и наконец

Уже редеет сумрак ночи 
И бледный день уже<?> встает — 
Ужасный день...

Эти стихи зачеркнуты, но позднее, в несколько измененном виде, они возвращаются и в Болдинской беловой рукописи, и в Цензурном  автографе, вплоть до окончательного текста. Начинается описание «ужасного дня» — наводнения 7 ноября 1824 г.

Описание наводнения, в окончательном тексте составляющее 43 стиха (177—219), занимает в первой черновой рукописи семь страниц — листы 12 об., 13—13 об., 14—14 об., 15 (часть), 16 об.

203