ЭСХИЛ. Орестея (Агамемнон)

ЭСХИЛ. Орестея (Агамемнон)

«Агамемнон» — самая длинная  трагедия из трех. Она начи­на­ется необычно. В Аргосе, на плоской крыше царского дворца, лежит дозорный раб и смотрит на гори­зонт: когда падет Троя, то на ближней к ней горе зажгут костер, его увидят через море на другой горе и зажгут второй, потом третий, и так огненная весть дойдет до Аргоса: победа одер­жана, скоро будет домой Агамемнон. Он ждет без сна уже десять лет под зноем и холодом — и вот огонь вспы­хи­вает, дозорный вска­ки­вает и бежит опове­стить царицу Клитем­не­стру, хоть и чувствует: не к добру эта весть.Входит хор аргос­ских старейшин: они еще ни о чем не знают. Они вспо­ми­нают в долгой песне все бедствия войны — и ковар­ство Париса, и измену Елены, и жерт­во­при­но­шение Ифигении, и нынешнюю непра­ведную власть в Аргосе: зачем все это? Видно, таков мировой закон: не пострадав, не научишься. Они повто­ряют припев:«Горе, горе, увы! но добру да будет победа». И молитва словно сбыва­ется: из дворца выходит Клитем­не­стра и объяв­ляет: «Добру — победа!» — Троя взята, герои возвра­ща­ются, и кто праведен — тому добрый возврат, а кто грешен — тому недобрый.Хор откли­ка­ется новой песней: в ней благо­дар­ность богам за победу и тревога за вождей-побе­ди­телей. Потому что трудно быть праведным — блюсти меру: Троя пала за гордыню, теперь не впасть бы нам в гордыню самим: малое счастье верней боль­шого. И точно: явля­ется вестник Агамем­нона, подтвер­ждает победу, поми­нает десять лет мучений под Троей и расска­зы­вает о буре на обратном пути, когда все море «расцвело трупами» — видно, много было непра­ведных. Но Агамемнон жив, близится и велик, как бог. Хор вновь поет, как вина родит вину, и вновь клянет зачин­щицу войны — Елену, сестру Клитем­не­стры.И вот наконец въез­жает Агамемнон с плен­ни­ками. Он и впрямь велик, как бог: «Со мной победа: будь она со мной и здесь!» Клитем­не­стра, скло­няясь, стелет ему пурпурный ковер. Он отша­ты­ва­ется: «Я человек, а пурпуром лишь бога чтут». Но она быстро его угова­ри­вает, и Агамемнон всту­пает во дворец по пурпуру, а Клитем­не­стра входит за ним с двусмыс­ленной молитвою: «О Зевс-Свер­ши­тель, все сверши, о чем молю!» Мера превы­шена: близится расплата. Хор поет о смутном пред­чув­ствии беды. И слышит неожи­данный отклик: на сцене оста­лась плен­ница Агамем­нона, троян­ская царевна Кассандра, ее полюбил когда-то Аполлон и дал ей дар проро­че­ства, но она отвергла Апол­лона, и за это ее проро­че­ствам никто не верит. Теперь она отры­ви­стыми криками кричит о прошлом и будущем аргос­ского дома: людская бойня, съеденные младенцы, сеть и топор, пьяная кровь, собственная смерть, хор Эринний и сын, казнящий мать! Хору страшно. И тут из-за сцены разда­ется стон Агамем­нона: «О ужас! в доме собственном разит топор!.. О горе мне! другой удар: уходит жизнь». Что делать?Во внут­ренних покоях дворца лежат трупы Агамем­нона и Кассандры, над ними — Клитем­не­стра. «Я лгала, я хитрила — теперь говорю правду. Вместо тайной нена­висти — открытая месть: за убитую дочь, за пленную налож­ницу. И мстящие Эриннии — за меня!» Хор в ужасе плачет о царе и клянет злодейку: демон мести посе­лился в доме, нет конца беде. Рядом с Клитем­не­строй встает Эгисф: «Моя сила, моя правда, моя месть за Фиеста и его детей!» Старцы из хора идут на Эгисфа с обна­жен­ными мечами, Эгисф кличет стражу, Клитем­не­стра их разни­мает: «УЖ и так велика жатва смерти — пусть бессильные лаются, а наше дело — царство­вать!» Первой трагедии — конец.

Софокол Антиона

В Афинах гово­рили: «Выше всего в жизни людской — закон, и непи­саный закон — выше писа­ного». Непи­саный закон — вечен, он дан природой, на нем держится всякое чело­ве­че­ское обще­ство: он велит чтить богов, любить родных, жалеть слабых. Писаный закон — в каждом госу­дар­стве свой, он уста­новлен людьми, он не вечен, его можно издать и отме­нить. О том, что непи­саный закон выше писа­ного, сочинил афинянин Софокл трагедию «Анти­гона».Был в Фивах царь Эдип — мудрец, грешник и стра­далец. По воле судьбы ему выпала страшная доля — не ведая, убить родного отца и жениться на родной матери. По собственной воле он казнил себя — выколол глаза, чтоб не видеть света, как не видел он своих невольных преступ­лений. По воле богов ему было даро­вано прощение и блаженная смерть, О жизни его Софокл написал трагедию «Царь Эдип», о смерти его — трагедию «Эдип в Колоне».От крово­сме­си­тель­ного брака у Эдипа было два сына — Этеокл и Полиник — и две дочери — Анти­гона и Исмена. Когда Эдип отрекся от власти и удалился в изгнание, править стали вдвоем Этеокл и Полиник под надзором старого Креонта, свой­ствен­ника и совет­ника Эдипа. Очень скоро братья поссо­ри­лись: Этеокл изгнал Поли­ника, тот собрал на чужой стороне большое войско и пошел на Фивы войной. Был бой под стенами Фив, в поединке брат сошелся с братом, и оба погибли. Об этом Эсхил написал трагедию «Семеро против Фив». В концовке этой трагедии появ­ля­ются и Анти­гона и Исмена, опла­ки­ва­ющие братьев. А о том, что было дальше, написал в «Анти­гоне» Софокл.После гибели Этеокла и Поли­ника власть над Фивами принял Креонт. Первым его делом был указ: Этеокла, закон­ного царя, павшего за отече­ство, похо­ро­нить с честью, а Поли­ника, привед­шего врагов на родной город, лишить погре­бения и бросить на растер­зание псам и стер­вят­никам. Это было не в обычае: счита­лось, что душа непо­гре­бен­ного не может найти успо­ко­ения в загробном царстве и что мстить безза­щитным мертвым — недо­стойно людей и неугодно богам. Но Креонт думал не о людях и не о богах, а о госу­дар­стве и власти.Но о людях и о богах, о чести и благо­че­стии поду­мала слабая девушка — Анти­гона. Полиник ей такой же брат, как Этеокл, и она должна поза­бо­титься, чтобы душа его нашла такое же загробное успо­ко­ение. Указ еще не оглашен, но она уже готова его престу­пить. Она зовет свою сестру Исмену — с их разго­вора начи­на­ется трагедия. «Помо­жешь ли ты мне?» — «Как можно? Мы — слабые женщины, наш удел — пови­но­вение, за непо­сильное нет с нас спроса:богов я чту, но против госу­дар­ства не пойду». — «Хорошо, я пойду одна, хотя бы на смерть, а ты оста­вайся, коли не боишься богов». — «Ты безумна!» — «Оставь меня одну с моим безумьем». — «Что ж, иди; все равно я тебя люблю».Входит хор фиван­ских старейшин, вместо тревоги звучит лико­вание: ведь одер­жана победа, Фивы спасены, время празд­но­вать и благо­да­рить богов. Навстречу хору выходит Креонт и огла­шает свой указ:герою — честь, злодею — срам, тело Поли­ника брошено на пору­гание, к нему пристав­лена стража, кто нарушит царский указ, тому смерть. И в ответ на эти торже­ственные слова вбегает стражник со сбив­чи­выми объяс­не­ниями: указ уже нарушен, кто-то присыпал труп землею — пусть симво­ли­чески, но погре­бение совер­ши­лось, стража не усле­дила, а ему теперь отве­чать, и он в ужасе. Креонт разъ­ярен: найти преступ­ника или страже не сносить голов!«Могуч человек, но дерзок! — поет хор. — Он покорил землю и море, он владеет мыслью и словом, он строит города и правит; но к добру или к худу его мощь? Кто правду чтит, тот хорош; кто в кривду впал, тот опасен». О ком он говорит: о преступ­нике или о Креонте?Вдруг хор умол­кает, пора­женный: возвра­ща­ется стражник, а за ним — пленная Анти­гона. «Мы смах­нули с трупа землю, сели сторо­жить дальше, и вдруг видим: приходит царевна, плачет над телом, вновь осыпает землею, хочет совер­шить возли­яния, — вот она!» — «Ты престу­пила указ?» — «Да, ибо он не от Зевса и не от вечной Правды: непи­саный закон выше писа­ного, нару­шить его — страшнее смерти; хочешь казнить — казни, воля твоя, а правда моя». — «Ты идешь против сограждан?» — «Они — со мною, только тебя боятся». — «Ты позо­ришь брата-героя!» — «Нет, я чту брата-мерт­веца». — «Не станет другом враг и после смерти». — «Делить любовь — удел мой, не вражду». На их голоса выходит Исмена, царь осыпает и ее упре­ками: «Ты — пособ­ница!» — «Нет, сестре я не помо­гала, но умереть с ней готова». — «Не смей умирать со мной — я выбрала смерть, ты — жизнь». — «Обе они безумны, — обры­вает Креонт, — под замок их, и да испол­нится мой указ». — «Смерть?» — «Смерть!» Хор в ужасе поет: божьему гневу нет конца, беда за бедой — как волна за волной, конец Эдипову роду: боги тешат людей надеж­дами, но не дают им сбыться.Креонту непросто было решиться обречь на казнь Анти­гону. Она не только дочь его сестры — она еще и невеста его сына, буду­щего царя. Креонт вызы­вает царе­вича: «Твоя невеста нару­шила указ;смерть — ей приговор. Прави­телю пови­но­ваться должно во всем — в законном и в неза­конном. Порядок — в пови­но­вении; а падет порядок — погибнет и госу­дар­ство». — «Может быть, ты и прав, — возра­жает сын, — но почему тогда весь город ропщет и жалеет царевну? Или ты один спра­ведлив, а весь народ, о котором ты печешься, — безза­конен?» — «Госу­дар­ство подвластно царю!» — воскли­цает Креонт. «Нет собствен­ников над народом», — отве­чает ему сын. Царь непре­клонен: Анти­гону заму­руют в подземной гроб­нице, пусть спасут ее подземные боги, которых она так чтит, а люди ее больше не увидят, «Тогда и меня ты больше не увидишь!» И с этими словами царевич уходит. «Вот она, сила любви! — воскли­цает хор. — Эрот, твой стяг — знамя побед! Эрот — ловец лучших добыч! Всех покорил людей ты — и, покорив, безу­мишь...»Анти­гону ведут на казнь. Силы ее кончи­лись, она горько плачет, но ни о чем не жалеет. Плач Анти­гоны пере­кли­ка­ется с плачем хора. «Вот вместо свадьбы мне — казнь, вместо любви мне — смерть!» — «И за то тебе вечная честь: ты сама избрала себе путь — умереть за божию правду!» — «Заживо схожу я в Аид, где отец мой Эдип и мать, побе­ди­тель брат и побеж­денный брат, но они похо­ро­нены мертвые, а я — живая!» — «Родовой на вас грех, гордыня тебя увлекла: непи­саный чтя закон, нельзя престу­пать и писаный». — «Если божий закон выше людских, то за что мне смерть? Зачем молиться богам, если за благо­че­стие объяв­ляют меня нече­сти­вицей? Если боги за царя — искуплю вину; но если боги за меня — попла­тится царь». Анти­гону уводят; хор в длинной песне поми­нает стра­дальцев и стра­далиц былых времен, виновных и невинных, равно потер­певших от гнева богов.

Царский суд свершен — начи­на­ется божий суд. К Креонту явля­ется Тиресий, любимец богов, слепой прори­ца­тель — тот, который предо­сте­регал еще Эдипа. Не только народ недо­волен царской расправой — гнева­ются и боги: огонь не хочет гореть на алтарях, вещие птицы не хотят давать знамений. Креонт не верит: «Не чело­веку бога осквер­нить!» Тиресий возвы­шает голос: «Ты попрал законы природы и богов: мерт­вого оставил без погре­бения, живую замкнул в могиле! Быть теперь в городе заразе, как при Эдипе, а тебе попла­титься мертвым за мертвых — лишиться сына!» Царь смущен, он впервые просит совета у хора; усту­пить ли? «Уступи!» — говорит хор. И царь отме­няет свой приказ, велит осво­бо­дить Анти­гону, похо­ро­нить Поли­ника: да, божий закон выше людского. Хор поет молитву Дионису, богу, рожден­ному в Фивах: помоги сограж­данам!Но поздно. Вестник приносит весть: нет в живых ни Анти­гоны, ни жениха ее. Царевну в подземной гроб­нице нашли пове­сив­шейся; а царский сын обнимал ее труп. Вошел Креонт, царевич бросился на отца, царь отпрянул, и тогда царевич вонзил меч себе в грудь. Труп лежит на трупе, брак их совер­шился в могиле. Вест­ника молча слушает царица — жена Креонта, мать царе­вича; выслушав, пово­ра­чива-ется и уходит; а через минуту вбегает новый вестник: царица броси­лась на меч, царица убила себя, не в силах жить без сына. Креонт один на сцене опла­ки­вает себя, своих родных и свою вину, и хор вторит ему, как вторил Анти­гоне: «Мудрость — высшее благо, гордыня — худший грех, спесь — спесивцу казнь, и под старость она нера­зум­ного разуму учит». Этими словами закан­чи­ва­ется трагедия.

Царь Эдип

Это трагедия о роке и свободе: не в том свобода человека, чтобы делать то, что он хочет, а в том, чтобы принимать на себя ответственность даже за то, чего он не хотел.

В городе Фивах правили царь Лаий и царица Иокаста. От дельфийского оракула царь Лаий получил страшное предсказание: «Если ты родишь сына, то погибнешь от его руки». Поэтому, когда у него родился сын, он отнял его у матери, отдал пастуху и велел отнести на горные пастбища Киферона, а там бросить на съедение хищным зверям. Пастуху стало жалко младенца. На Кифероне он встретил пастуха со стадом из соседнего царства — Коринфского и отдал младенца ему, не сказавши, кто это такой. Тот отнес младенца к своему царю. У коринфского царя не было детей; он усыновил младенца и воспитал как своего наследника. Назвали мальчика — Эдип.

Эдип вырос сильным и умным. Он считал себя сыном коринфского царя, но до него стали доходить слухи, будто он приемыш. Он пошел к дельфийскому оракулу спросить: чей он сын? Оракул ответил: «Чей бы ты ни был, тебе суждено убить родного отца и жениться на родной матери». Эдип был в ужасе. Он решил не возвращаться в Коринф и пошел, куда глаза глядят. На распутье он встретил колесницу, на ней ехал старик с гордой осанкой, вокруг — несколько слуг. Эдип не вовремя посторонился, старик сверху ударил его стрекалом, Эдип в ответ ударил его посохом, старик упал мертвый, началась драка, слуги были перебиты, только один убежал. Такие дорожные случаи были не редкостью; Эдип пошел дальше.

Он дошел до города Фив. Там было смятение: на скале перед городом поселилось чудовище Сфинкс, женщина с львиным телом, она задавала прохожим загадки, и кто не мог отгадать, тех растерзывала. Царь Лаий поехал искать помощи у оракула, но в дороге был кем-то убит. Эдипу Сфинкс загадала загадку: «Кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех?» Эдип ответил: «Это человек: младенец на четвереньках, взрослый на своих двоих и старик с посохом». Побежденная верным ответом, Сфинкс бросилась со скалы в пропасть; Фивы были освобождены. Народ, ликуя, объявил мудрого Эдипа царем и дал ему в жены Лаиеву вдову Иокасту, а в помощники — брата Иокасты, Креонта.

Прошло много лет, и вдруг на Фивы обрушилось божье наказание: от моровой болезни гибли люди, падал скот, сохли хлеба. Народ обращается к Эдипу: «Ты мудр, ты спас нас однажды, спаси и теперь». Этой мольбой начинается действие трагедии Софокла: народ стоит перед дворцом, к нему выходит Эдип. «Я уже послал Креонта спросить совета у оракула; и вот он уже спешит обратно с вестью». Оракул сказал: «Эта божья кара — за убийство Лаия; найдите и накажите убийцу!» — «А почему его не искали до сих пор?» — «Все думали о Сфинкс, а не о нем». — «Хорошо, теперь об этом подумаю я». Хор народа поет молитву богам: отвратите ваш гнев от Фив, пощадите гибнущих!

Эдип объявляет свой царский указ: найти убийцу Лаия, отлучить его от огня и воды, от молений и жертв, изгнать его на чужбину, и да падет на него проклятие богов! Он не знает, что этим он проклинает самого себя, но сейчас ему об этом скажут, В Фивах живет слепой старец, прорицатель Тиресий: не укажет ли он, кто убийца? «Не заставляй меня говорить, — просит Тиресий, — не к добру это будет!» Эдип гневается: «УЖ не сам ли ты замешан в этом убийстве?» Тиресий вспыхивает: «Нет, коли так: убийца — ты, себя и казни!» — «УЖ не Креонт ли рвется к власти, уж не он ли тебя подговорил?» — «Не Креонту я служу и не тебе, а вещему богу; я слеп, ты зряч, но не видишь, в каком живешь грехе и кто твои отец и мать». — «Что это значит?» — «Разгадывай сам: ты на это мастер». И Тиресий уходит. Хор поет испуганную песню: кто злодей? кто убийца? неужели Эдип? Нет, нельзя этому поверить!

Входит взволнованный Креонт: неужели Эдип подозревает его в измене? «Да», — говорит Эдип. «Зачем мне твое царство? Царь — невольник собственной власти; лучше быть царским помощником, как я». Они осыпают друг друга жестокими упреками. На их голоса из дворца выходит царица Иокаста — сестра Креонта, жена Эдипа. «Он хочет изгнать меня лживыми пророчествами», — говорит ей Эдип. «Не верь, — отвечает Иокаста, — все пророчества лживы: вот Лаию было предсказано погибнуть от сына, но сын наш младенцем погиб на Кифероне, а Лаия убил на распутье неведомый путник». — «На распутье? где? когда? каков был Лаий с виду?» — «По пути в Дельфы, незадолго до твоего к нам прихода, а видом был он сед, прям и, пожалуй, на тебя похож». — «О ужас! И у меня была такая встреча; не я ли был тот путник? Остался ли свидетель?» — «Да, один спасся; это старый пастух, за ним уже послано». Эдип в волнении; хор поет встревоженную песню: «Ненадежно людское величие; боги, спасите нас от гордыни!»

И тут в действии происходит поворот. На сцене появляется неожиданный человек: вестник из соседнего Коринфа. Умер коринфский царь, и коринфяне зовут Эдипа принять царство. Эдип омрачается: «Да, лживы все пророчества! Было мне предсказано убить отца, но вот — он умер своею смертью. Но еще мне было предсказано жениться на матери; и пока жива царица-мать, нет мне пути в Коринф». «Если только это тебя удерживает, — говорит вестник, — успокойся: ты им не родной сын, а приемный, я сам принес им тебя младенцем с Киферона, а мне тебя там отдал какой-то пастух». «Жена! — обращается Эдип к Иокасте, — не тот ли это пастух, который был при Лаие? Скорее! Чей я сын на самом деле, я хочу это знать!» Иокаста уже все поняла. «Не дознавайся, — молит она, — тебе же будет хуже!» Эдип ее не слышит, она уходит во дворец, мы ее уже не увидим. Хор поет песню: может быть, Эдип — сын какого-нибудь бога или нимфы, рожденный на Кифероне и подброшенный людям? так ведь бывало!

Но нет. Приводят старого пастуха. «Вот тот, кого ты мне передал во младенчестве», — говорит ему коринфский вестник. «Вот тот, кто на моих глазах убил Лаия», — думает пастух. Он сопротивляется, он не хочет говорить, но Эдип неумолим. «Чей был ребенок?» — спрашивает он. «Царя Лаия, — отвечает пастух. — И если это вправду ты, то на горе ты родился и на горе мы спасли тебя!» Теперь наконец все понял и Эдип. «Проклято мое рождение, проклят мой грех, проклят мой брак!» — восклицает он и бросается во дворец. Хор опять поет: «Ненадежно людское величие! Нет на свете счастливых! Был Эдип мудр; был Эдип царь; а кто он теперь? Отцеубийца и кровосмеситель !»

Из дворца выбегает вестник. За невольный грех — добровольная казнь: царица Иокаста, мать и жена Эдипа, повесилась в петле, а Эдип в отчаянии, охватив ее труп, сорвал с нее золотую застежку и вонзил иглу себе в глаза, чтоб не видели они чудовищных его дел. Дворец распахивается, хор видит Эдипа с окровавленным лицом. «Как ты решился?..» — «Судьба решила!» — «Кто тебе внушил?..» — «Я сам себе судья!» Убийце Лаия — изгнание, осквернителю матери — ослепление; «о Киферон, о смертное распутье, о двубрачное ложе!». Верный Креонт, забыв обиду, просит Эдипа остаться во дворце: «Лишь ближний вправе видеть муки ближних». Эдип молит отпустить его в изгнание и прощается с детьми: «Я вас не вижу, но о вас я плачу...» Хор поет последние слова трагедии: «О сограждане фиванцы! Вот смотрите: вот Эдип! / Он, загадок разрешитель, он, могущественный царь, / Тот, на чей удел, бывало, всякий с завистью глядел!.. / Значит, каждый должен помнить о последнем нашем дне, / И назвать счастливым можно человека лишь того, / Кто до самой до кончины не изведал в жизни бед».