Казахский суд

Теперь же право суда над  султанами появилось и у биев. Так, в конце 1748 г. состоялся суд  четырех биев над султаном – причем не над представителем захудалой  ветви, а над Барак-султаном, претендентом на трон Младшего жуза, которого судили не за какое-то заурядное правонарушение, а за убийство Абулхаирхана! Судьями являлись бии Олжебай из рода баганалы племени найман, Караток из рода торткара, Козанай и Мамет-аталык из рода каракесек поколения алимулы Младшего жуза. Конечно, можно отметить, что первый из судей являлся подданным самого Барак-султана, а трое остальных находились под властью Батыр-султана – союзника Барака и едва ли не его соучастника в убийстве Абулхаира, так что суд, оправдавший Барак-султана, по сути являлся фарсом, пародией на истинный суд биев. Однако с институциональной точки зрения наше внимание привлек сам факт, что родовитый султан-Чингизид, позволил решать свою судьбу представителям «черной кости» («кара-суек») – такого раньше никогда не было!

Итак, к середине XVIII в. суд биев достиг своего расцвета и влияния в казахском обществе. Однако это усиление в дальнейшем привело к тому, что он сначала был сильно ограничен в правах, а затем и вовсе упразднен.

Попытки ограничить позиции  суда биев связаны с принятием  ряда казахских ханов и султанов в российское подданство, следствием чего стало все более и более активное вмешательство российской администрации в систему управления в казахском обществе. Не могло это не затронуть и суда биев, как раз в это время ставшего, на свою беду, столь влиятельным, но при этом сохранившего независимость от центральной власти.

Первый этап имперской  политики в Казахстане сводился к  попыткам централизовать и укрепить власть тех ханов и султанов, которые  приняли и признавали российское подданство. Естественно, независимый от ханов суд биев рассматривался как досадное препятствие в реализации этой политики. Поэтому еще в процессе переговоров Абулхаирхана с М. Тевкелевым о вступлении в российское подданство в 1731-1732 гг. рассматривалась возможность создать альтернативу суду биев – совместный суд, состоявший из русских чиновников, султанов и родовых старейшин.

Противоречивая политика хана Абулхаира по отношению к  России, а затем и его гибель не позволили реализовать этот проект, поэтому следующая попытка ослабить позиции суда биев была предпринята полвека спустя. В 1783 г. генерал-губернатор Симбирска и Уфы А. И. Апухтин обратился к императрице Екатерине II с предложением об учреждении в Оренбурге пограничного суда, находящегося под непосредственным контролем местного генерал-губернатора. Подобный суд был открыт в октябре 1786 г., должен был разрешать споры между жителями пограничных территорий – казахами, русскими, башкирами и пр. Своеобразными «филиалами» пограничного суда в Степи должны были стать «расправы», которые предполагались как низшая судебная инстанция, долженствующая заменить суд биев. В состав расправ выбирались представители казахских племен, что, в общем-то, соответствовало и практике избрания биев, однако самой природе прежнего суда биев противоречили три момента: во-первых, чрезмерно формализованный порядок выборов (сами бии «выбирались» сравнительно стихийно); во-вторых, постоянная основа деятельности расправ, т. е. выборные становились своего рода полицейскими чиновниками в Степи и получали за это постоянное жалование, и, в-третьих, подчинение «расправ» пограничному суду, а через него – и генерал-губернатору (что уже в корне противоречило принципу независимости суда биев).

В результате подобных преобразований в казахском обществе наметился раскол, поскольку часть населения не признала полномочия новых судебных органов, а часть – признала. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что хан Среднего жуза Вали (сын Аблайхана) в 1798 г. обратился к русским властям с просьбой учредить в Петропавловске такой же пограничный суд для подвластного ему жуза, какой существовал в Оренбурге для Младшего жуза. Однако в целом проект А. И. Апухтина следует считать провальным. Прежде всего, сами казахи не доверяли пограничному суду и предпочитали ему прежний суд биев. Затем, внедрение «чужеродной» судебной системы вызвало сопротивление казахских султанов (даже из числа принявших российское подданство) и в особенности тех биев, которые не были «избраны» в расправы. Кроме того, и сами новоизбранные члены суда и расправ из числа казахов не горели желанием активно работать и обычно лишь приезжали в Оренбург только для получения своего жалования. В результате уже в 1799 г. пограничный суд был упразднен, а его надзорные функции перешли к пограничной комиссии – филиалу коллегии (с 1802 г. – министерства) иностранных дел.

Любопытно отметить, что приблизительно в это же время  российские власти осуществляли практически  аналогичную судебную реформу в  другом кочевом обществе – у калмыков, где она прошла с большим успехом. В 1801 г. была возобновлена деятельность традиционного калмыцкого суда Зарго, прежде существовавшего в XVII-XVIII вв., но позднее упраздненного. При этом судьями являлись представители как калмыцкой правящей верхушки, так и российской администрации. Некоторое время спустя Зарго был непосредственно подчинен астраханскому генерал-губернатору. Большая эффективность этой реформы, нежели в Казахстане, объясняется, по-видимому, во-первых, более ранним вступлением калмыков в русское подданство, а во-вторых, более близким расположением их кочевий к европейской части России. В Казахстане же, как мы имели возможность убедиться, подобные реформы не имели успеха.

Первые неудачи  несколько охладили пыл русской  администрации и заставили ее перейти к менее радикальным  мерам по борьбе с судом биев. Так, «Устав о сибирских киргизах», разработанный в 1822 г. М. М. Сперанским, практически исключил вмешательство российских властей в дела суда биев: из компетенции последнего лишь были изъяты наиболее серьезные преступления – против государственной власти, убийство, грабеж и баранта (именно с этого времени официально превратившаяся из меры исполнительного производства – пусть и радикальной – в преступление). Казахи получили право (именно право, а не обязанность!) обращаться не только к суду биев (которые выбирались казахами в прежнем порядке, но отныне утверждались волостными управителями), но и в имперские судебные органы. Однако подобная политика, весьма разумная с политической точки зрения, серьезно дискредитировала российские власти даже в глазах признающих их казахских султанов и родовых старейшин: преобладающая часть казахского населения предпочла по-прежнему прибегать к суду биев.

Дальнейшие  работы по реформированию казахской  судебной системы представляли собой  возврат к попыткам коренного  реформирования суда биев. Несомненно, это явилось отражением перелома в российской политики в Казахстане: имперские власти больше не были заинтересованы в укреплении власти ханов (которая в 1820-е гг. была упразднена) и султанов, а потому стремились максимально децентрализовать управление в Степи. Независимость суда биев, как и прежде, являлась одним из главных препятствий для решения этой задачи.

Одним из главных  постулатов новой политики в отношении  суда стало практически насильственное внедрение норм шариата в судебную практику биев. Нельзя сказать, что прежде мусульманские правовые нормы совершенно отсутствовали в праве и судебной деятельности – напротив, они имели значительное распространение, что нашло отражение,  в частности, и в законах Тауке-хана. Автор труда о народах России И. Г. Георги уже в третьей четверти XVIII в. отмечал, что законы «киргизцев» базируются на Коране. Однако в целом позиции шариата не шли ни в какое сравнение с древними традициями и обычаями кочевых племен, имевших преобладающее значение в праве и судебной практике. Теперь же, в 1830-1840-е гг. российская администрация начала планомерное внедрение норм шариата в повседневную правовую и судебную практику, причем ее орудием выступали «пришлые» представители мусульманского духовенства – большей частью из числа волжских (казанских) татар.

«Реформирование» традиционного  казахского суда сопровождалось активной информационной кампанией, в рамках которой русская администрация  упорно проводила идею, что прежние  обычаи ныне не соблюдаются, суд биев практически утратил свой авторитет, а преступления, прежде сурово наказуемые, теперь стали прямо-таки нормой жизни. Есть все основания полагать, что чиновники сильно утрировали степень правовых беспорядков в казахском обществе, но именно такая ситуация требовалась и русской администрации, и сотрудничающим с ней казахским султанам как повод для проведения дальнейших «прогрессивных» преобразований в судебной сфере.

Тем не менее, насильственное продвижение норм шариата в Степи (в особенности по сравнению с  прежней деятельностью тех же русских властей, которые в XVIII – первой половине XIX  в., напротив, старались отдавать предпочтение не мусульманскому праву, а древнему адату) вызывало негативную реакцию даже преданных им предводителей казахов. Так, казахский султан и ученый Ч. Валиханов, которого современные казахские ученые склонны упрекать в «коллаборационизме» с русской администрацией, считал, что татарских мулл в качестве чиновников и судей казахскому народу «навязали», и подобные реформы называет «бедственными для народа и вредными для прогресса». В подготовленных им документах по итогам поездок в Степь он прямо-таки умолял русские власти отказаться от попыток насадить и нормы шариата, и суд по российскому образцу, обосновывая это тем, что казахское общество живет по совершенно иным традициям и ориентируется на иные ценности. Он приводил конкретные данные, свидетельствующие о незаинтересованности казахских султанов и биев в коренных преобразованиях суда, их уклонении от работы во вновь созданных органах, о предпочтении суда биев даже представителями русского населения в Казахстан. Возможно, Валиханов в чем-то идеализировал суд биев, но в целом отражал объективное положение вещей, однако не преуспел в своих намерениях: вскоре казахский суд биев подвергся коренному реформированию.[11]

Законодательной базой новой  реформы послужили два документа  – «Положение об управлении Семиреченской  и Сырдарьинской областей» 1867 г. и «Временное положение об управлении в Степных областях 1868 г.» Согласно этим документам, кочевое население  в судебной деятельности должно было руководствоваться нормами адата, тогда как оседлое («сарты») – нормами шариата. Вводилась формальная иерархия судов трех уровней, подсудность дел которым зависела от степени важности: единоличный суд биев рассматривал дела стоимостью до 100 руб., волостной съезд биев – до 1 000 руб., тогда как более крупные дела были подсудны чрезвычайному съезду биев. Деятельность каждого из этих судов жестко регламентировалась русскими нормативными документами – например, в 1884 г. были изданы «Правила для руководства на чрезвычайных периодических съездах для разбора взаимных претензий киргизов Семипалатинской и Семиреченской областей». Коренным образом изменилась и система контроля за исполнением судебных решений: если прежде его осуществляли выборные же представители самого рода, то теперь этим занимался волостной управитель, как правило, не имевший никакого отношения к конкретному роду или племени.

Важным нововведением  в судебной деятельности в 1860-е гг. стало фиксирование судебных решений в письменной форме. Отметим, что документальное оформление судебной деятельности не было незнакомо кочевым народам и государствам прежде. Так, еще Чингис-хан предписывал: «Пусть записывают в Синюю роспись Коко Дефтер-Бичик, связывая затем в книги… судебные решения. И на вечные времена да не подлежит никакому изменению то, что узаконено мною по представлению Шиги-Хутуху и заключено в связанные (прошнурованные) книги с синим письмом по белой бумаге. Всякий виновный в изменении таковых подлежит ответственности».[12] В более поздних кочевых государствах также использовалась письменная форма судебного производства – например, в монгольских аймаках и хошунах еще в XVIII в. составлялись сборники судебных дел «Улан хацарто» («Имеющие красную обложку») и служившие в дальнейшем прецедентами. Однако традиционный казахский суд биев прежде не использовал принцип письменного документирования, и его внедрение повлекло негативные последствия.

Во-первых, большинство «народных  судей» были неграмотны, и им был  необходим штат судебных чиновников – писарей и пр., которые привлекались из числа  представителей мусульманского духовенства и русского населения, которые углядели в своих новых обязанностях прекрасные возможности для взяточничества. Во-вторых, суд, основанный на имперской бюрократической традиции, унаследовал и ее недостатки – в первую очередь, затянутую процедуру, которая весьма невыгодно отличала новый суд от прежнего суда биев, одной из ярких черт которого была его оперативность в решении дел.

Еще одна проблема носила отчасти даже психологический характер: вместо «своего» бия, избираемого собственными родовичами, дела разбирал русский чиновник или представитель совершенного чужого казахского рода, к которому никак не могло возникнуть доверительное отношение. Отношение казахов к новому суду весьма красноречиво отражено в молитве, записанной русским чиновником В. фон Герном: «О, Господи! (Эту юрту) сохрани от беды и оговора, сохрани от (человека), входящего с улыбкой и уходящего с ворчанием, спаси от русского суда, спаси от вечного огня ада, о, Великий Боже!»

Еще в большей степени  институционализация суда биев закреплялась «Положением об управлении Туркестанского края» 1886 г. и «Положением об управлении Степными областями» 1891 г. В соответствии с ними судьи избирались сроком на 3 года, что в корне противоречило прежней практике деятельности биев. Надо полагать, это нововведение явилось отражением реформ в европейской части России, проводимых Александром II в 1861-1874 гг., значительная часть которых касалась сферы государственного управления и суда. Бии («народные судьи», как их теперь надлежало именовать) выбирались из кандидатов числом не менее двух, и избранные утверждались губернатором. Весьма характерно, что практически единственным требованием к кандидатам являлось уважение со стороны народа: не требовались ни грамотность, ни даже … знание норм адата, что прежде являлось краеугольным требованием избрания бия-судьи!

Новый порядок избрания судей, таким образом, подорвал одну из составляющих правовой основы прежнего суда биев – легитимность судей, которой больше не требовалось: судьи фактически утверждались администрацией и, к тому же, периодически сменялись. Не остановившись на этом, русские власти сумели подорвать и другую составляющую – юридическую базу, т. е. опору суда биев на древние правовые обычаи и традиции.

Сделано это было весьма виртуозно: волостным съездам биев к концу XIX в. было предоставлено  право издания собственных письменных постановлений, получивших название «ереже», а также использовать прежние  судебные решения в качестве прецедентов. В результате «народные судьи» из проводников обычного права кочевых племен превращались в законодателей, творцов так называемого «нового адата» (или «нового занга») – новой правовой системы, в которой сочетались нормы шариата, положения российского имперского права, собственное усмотрение судей и в незначительной части прежние правовые обычаи казахов. Таким образом, в Степи возник правовой дуализм: прежним обычаям, проводниками которых выступали бии (в традиционном понимании этого термина) противостоял «новый адат», создателями и носителями которого являлись также бии (хотя уже и в «модернизированном» понимании). Такая правовая коллизия как нельзя лучше соответствовала интересам российской администрации в Казахстане, которые могли смело говорить о торжестве своей «просветительской миссии» в сфере казахского обычного права и представлять в вышестоящие инстанции официальные отчеты об эффективной деятельности вновь созданных судебных органов.[13]