Влияние географического и демографического факторов на социальное и экономическое развитие

ВЛИЯНИЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО  И ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО ФАКТОРОВ НА СОЦИАЛЬНОЕ И ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Некоторые авторы считают, что  географические особенности России решающим образом повлияли на ее историческое развитие и ее социально- политические институты. Например, по мнению Н. И. Павленко, причина отсталости России к рубежу XVII—XVIII вв. состояла в неблагоприятных  почвенно-климатических условиях, которые  сковывали производительную и духовную жизнь народа.86 Эту точку зрения подробно развил Л. В. Милов, по мнению которого, «тяжелые, суровые природно-климатические  условия России», в особенности  в ее ойкумене — Нечерноземном центре, оказали ре-шающее влияние на развитие не только экономики, но также и российского государства и общества. Низкая агротехническая культура, небольшие запашки, низкий уровень производительности труда в сельском хозяйстве (в переводе на годовое измерение) вызывались низким естественным плодородием почвы, а главное — недостатком рабочего времени, так как русский климат позволял выполнять сельскохозяйственные работы лишь в течение 5 месяцев (с начала мая по начало октября — по григорианскому календарю), в то время как на западе Европы нерабочими были только декабрь и январь. Поскольку страна была аграрной, то и низкий объем совокупного прибавочного продукта имел тот же источник. Для изъятия небольшого прибавочного продукта у производителей с целью перераспределения его в интересах всего общества, а также для регулирования социальных и экономических отношений потребовалось установить режим крепостничества, а чтобы этот режим поддерживать, необходимо было сильное государство. Низкие урожаи приводили к постоянному недоеданию — вплоть до начала XX в. крестьянин потреблял около 1500—2000 ккал при потребности в 3000. При малодоходном, неустойчивом и рискованном хозяйстве можно было выжить только при условии солидарности крестьянства. Отсюда возникли общинные формы жизни, поскольку община обеспечивала взаимную поддержку, помогала бедным и т. п., а развитие института частной собственности на землю задержалось.87 Такова в суммарном виде точка зрения исследователей, отводящих географическому фактору в социальной и политической истории России решающую роль. Как можно ее оценить?

Воздействие географической среды на человека и общественные явления происходит опосредованно  и во взаимодействии с другими  социальными, экономическими и политическими  факторами, оценить индивидуальный вклад каждого из них не представляется возможным. Поэтому любые соображения  о влиянии географической среды  на отдельные институты, модели поведения, социальные и экономические процессы и политические явления в жизни  общества носят по необходимости  предположительный, а часто просто гадательный, спекулятивный характер, так как не могут быть подкреплены  эмпирическими данными и уязвимы  для критики.88 Если суровость климата имела для России решающее, фатально негативное значение, то как объяснить, что народы ряда западноевропейских стран (например, Швеции и Финляндии), живя почти в столь же суровых природных условиях, не испытали их травматического воздействия? А как объяснить, что народы Германии, Норвегии, Дании, Северной Англии и Ирландии, живя в немногим лучших условиях, знали феодализм, Ренессанс, Реформацию, а Россия нет, и намного раньше нее расстались с общинными отношениями, коллективной собственностью, крепостным правом, всесильной государственной властью и полюбили частную собственность, индивидуальную ответственность, демократию и интенсивный труд? Это возможно объяснить только тем, что действовали другие, кроме природы, факторы, роль которых не учитывается. Пример Нидерландов — страны с ничтожной территорией и бедной природными ресурсами — также показывает, что не ресурсы главное. Своим неожиданным для всех блистательным взлетом и могуществом в XVIII в. страна была обязана, по словам Ф. Броделя, «трудовым подвигам крестьянства».89

Во многих случаях сторонники географического детерминизма используют несостоятельные предпосылки для  своих построений. Возьмем, к примеру, тезис о хроническом недоедании, которым якобы страдали российские жители и из которого выводится склонность к солидарности и общинным формам жизни. По биологическим законам  невозможно, чтобы в течение нескольких столетий народ хронически и значительно  — на 30—50% — потреблял меньше, чем требует физиологическая  норма. В этом случае он просто вымер  бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км2 территории. Тезис

58

о хроническом голодании  находится в противоречии с фактами. По мнению иностранных наблюдателей XVI—XVII вв., в России был здоровый климат, продукты питания производились  в избытке, русские отличались выносливостью, физической силой, здоровьем и долговечностью.90 Например, известный немецкий ученый Адам Олеарий, живший в России в 1633—1639 гг. и написавший о ней самую известную и знаменитую книгу в XVII в., указывал: «Хотя холод у них зимою велик, тем не менее трава и листва весною быстро выходят наружу и по времени роста и созревания страна не уступает Германии»; «почва и кусты покрываются как бы одеждою (снегом. — Б. М.) и охраняются от резкого холода. <...> У них нет недостатка в тех плодах земли, которые необходимы для обыкновенного питания в жизни. Отсутствие некоторых плодов и растений следует приписать не столько почве и воздуху, сколько небрежности и незнанию жителей <...> Народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко. <...> Русские являются людьми сильными и выносливыми, хорошо переносящими холод и жару <...> Женщины среднего роста, красиво сложены, нежны лицом и телом <...> Мужчины большей частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами».91 Это писалось о русской ойкумене — Нечерноземном центре первой трети XVII в. Наблюдения Олеария подтверждаются современными исследователями. А. Л. Шапиро показал, что в XV—XVI вв. сельское хозяйство России и европейских стран со сходными с нею природными условиями (Польши, Германии и др.) находилось примерно на одинаковом уровне (имелись в виду агротехника, урожаи, продуктивность животноводства), и лишь впоследствии, особенно в XVIII— XIX вв., обнаружилось отставание.92 Крестьянство самой северной части Русского государства в XV—XVI вв. (новгородских земель и Поморья) обеспечивало хлебом и себя, и городское население.93 Не страдали дистрофией российские жители и в XVIII—XIX вв. и имели длину тела, примерно равную росту их соседей в странах Центральной и Восточной Европы.94

Противоречит фактам и центральный тезис построений о недостатке рабочего времени для сельскохозяйственных работ (ввиду континентальности климата) как решающем факторе экономической отсталости. По данным на конец XIX в., в самом северном губернском городе России Архангельске (находится между 64° и 65° северной широты) в течение года было 185 дней с температурой выше 0°, когда можно было производить сельскохозяйственные работы, и 125 дней — с температурой выше 6°, при которой происходит рост злаков, в Москве — соответственно 220 и 165 дней, в Одессе — 285 и 225 дней, в Ялте (находится близ 44° северной широты), самом южном городе Европейской России, — 365 и 285 дней.95 Если все эти дни суммировать и перевести в месяцы, то получается, что сельскохозяйственные работы в течение года в нечерноземной полосе могли производиться 6—7 месяцев в году, а в черноземной полосе — от 7 до 9 месяцев (в другие эпохи могло быть иначе, так как климат изменялся). Остальное время крестьяне могли отдавать неземледельческим промыслам, так как в России в отличие от многих европейских стран закон не запрещал им заниматься торговлей и кустарной промышленностью, что, кстати, многие земледельцы и делали. Тезис о недостатке рабочего времени находится в противоречии с тем, что православные русские люди имели большее число праздников, чем протестанты, католики и мусульмане, жившие с ними бок о бок, — вместе с воскресными днями от 120 до 140 в год против 80—120 у других народов, причем большинство их приходилось на весну и лето.96 Хотят того сторонники географического детерминизма или нет, но природа под их пером превращается в своего рода «козла отпущения» и на нее взваливается вина за культурную и экономическую отсталость, за недостатки политического и общественного устройства страны.

59

Еще более спекулятивный  характер имеют попытки связать  с географическими условиями  существования человека явления  культуры, нравы и психологию народов. Например, классик российской историографии  С. М. Соловьев объяснял суровыми природными условиями суровость русских  нравов и исключение женщин из общественной жизни. Другой классик В. О. Ключевский тесно увязывал с природой «народное  хозяйство и племенной характер великоросса».97 Соблазну порассуждать на тему о влиянии русской природы  на российскую историю и культуру поддавались многие знаменитые русские  люди. Н. А. Бердяев считал главным  фактором пространство: «Русская душа ушиблена ширью; она находится под  своеобразным гипнозом безграничности русских полей и русского государства». В. В. Розанов видел проблему в  температуре и длинных ночах: «Мало солнышка— вот все объяснение русской истории. Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности». Теоретик эсеров В. М. Чернов решающую роль отводил континентальности климата: «Сама революция наша взлелеяна на том же лоне природы. Все в Европе равномернее, эволюционнее, постепеннее, чем у нас — вплоть до смены времен года <...> Природа революции в России сродни с этой революцией природы». Известный философ и социолог Ф. А. Степун из русского ландшафта выводил особенности национального характера: «Так как принцип формы — основа всякой культуры, — писал он в 1926 г., — то вряд ли будет неверным предположить, что религиозность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа того почвенного противления культуре, того мистического нигилизма, в котором в революцию погибли формы исторической России».98 Подобные примеры легко продолжить.99 Вошли в моду умозри-тельные рассуждения такого рода и в настоящее время, в особенности в современной культурологии, усматривающей в географии России «природные предпосылки российской ментальности».100 Все они уязвимы, и опровергнуть их не представляет большой трудности, если удается преодолеть страх перед именами авторов подобных построений.

Более убедительными выглядят предположения, связывающие социальные и экономические явления с  ростом плотности населения, которая  в свою очередь находилась в тесной связи с территориальной экспансией.101 Например, изменение форм землевладения, вероятно, до некоторой степени обу-словливалось плотностью населения. Общинная форма не была первичной формой землевладения, она развивалась по мере роста плотности населения, причем сначала в центральных районах России, а потом только на окраинах. А. А. Кауфман, изучавший эту проблему на примере Сибири, установил, что при наличии фонда свободных, «ничейных» земель господствовало «захватное», индивидуальное землевладение: каждое хозяйство захватывало столько земли, сколько было в состоянии обработать. Исчерпание свободных земель побуждало земледельцев искать тот или иной способ закрепления земли за хозяйствами, что могло произойти в форме частной или коллективной собственности. Общинная форма собственности как в европейской части страны, так и в Сибири явилась формой перехода от захватного к частному землевладению по той причине, что для появления института частной собственности на землю требовался ряд дополнительных условий — развитость рыночных отношений, превращение земли в товар, личная свобода, индивидуалистический менталитет и т. д., которые в центральных регионах европейской части России в момент исчерпания фонда свободных земель, в XV—XVI вв., отсутствовали. В Сибири важным фактором перехода от захватного к передельно-общинному землевладению служили традиции, принесенные переселенцами из Европейской России, а также склонность коронной администрации поддерживать общинно-передельные порядки как более удобные для управления крестьянами.102 Таким образом, не якобы присущая русским людям солидарность, не континенталь-

60

ный климат и частые стихийные бедствия, а ряд экономических, юридических и социальных факторов способствовал утверждению в России коллективного землевладения; наличие свободного фонда земель лишь задерживало переход от коллективной к частной форме землевладения.103 Резонно предположить, что низкая плотность населения оказывала некоторое влияние также на ранние браки и многодетность. Благодаря наличию большого фонда свободной земли при возможности ее колонизации, у крестьянского населения России вплоть до середины XIX в. не было серьезных стимулов откладывать вступление в брак или вообще от него отказываться, а также регулировать рождаемость.

Рост плотности населения  постоянно толкал крестьянство не только к колонизации, но и к интенсификации земледелия. Но до эмансипации этот процесс развивался очень слабо, так как урожайность в течение XVI—первой половины XIX в. имела тенденцию  снижаться.104 С отменой частновладельческого крепостничества в 1861 г. интенсификация в Европейской России стала проходить более быстрыми темпами под влиянием сильного аграрного перенаселения. В 1860—1913 гг. урожайность на крестьянских землях выросла на 69%105 — больше, чем за предшествующие 350 лет. Одновременно вследствие роста сельского населения величина земельного надела на душу мужского пола с 1861—1870 по 1891—1900 гг. сократилась всюду, а в среднем по Европейской России с 5.3 до 2.8 га. В результате возникло относительное аграрное перенаселение: по разным оценкам, его величина к 1900 г. составляла от 22 до 52% от общего числа работников.106

Интенсификации производства предшествовало или ее сопровождало снижение жизненного уровня. С середины XIX в. до 1880-х гг. в целом наблюдалось  ухудшение питания низших и средних  слоев деревни и низших слоев  городского населения, т. е. большинства  населения России; параллельно этому  происходило уменьшение длины тела новобранцев и увеличение доли тех  из них, которые забраковывались  по медицинским соображениям для  службы в армии. За 1854—1874 гг. до введения всесословной воинской повинности доля забракованных рекрутов возросла с 22.7 до 27%, а с 1874— 1878 по 1899—1901 гг., когда действовали пониженные сравнительно с предшествующим периодом критерии физической годности к службе, — с 11.2 до 22.1%.107 Крестьянство, взятое в целом, между 1860—1890-ми гг. испытывало кризис платежеспособности вследствие тяжелых финансовых условий отмены крепостного права и роста малоземелья. Недоимки по выкупным платежам, по государственным и местным налогам постоянно увеличивались — первые с 1861 до 1906 г., к моменту их отмены, составили 5% от общей суммы выкупа (учитывая и прощенные недоимки), вторые к 1896— 1900 гг. — 106% от величины годового оклада.108

Позитивные сдвиги в крестьянском хозяйстве в ответ на перенаселение  и снижение жизненного уровня предупреждают  о недопустимости глобализации понятия  кризиса пореформенной деревни, что нередко делалось в советской  историографии и справедливо  вызывало негативную реакцию западных коллег.109 Да и сам кризис носил относительный и временный характер. В 17 из 50 губерний Европейской России крестьянство более или менее справлялось со всеми платежами,110 всюду наблюдалось улучшение агротехники и повышение урожайности.111 С конца XIX в. происходило улучшение питания, соответственно увеличивалась длина тела и уменьшался процент забракованных для военной службы новобранцев.112

Связь между падением жизненного уровня и интенсификацией производства не была специфически российским явлением. Обычно именно снижение качества жизни  вследствие возросшей плотности  населения заставляет людей осознать кризис данной системы земледелия и  перейти к другой, более интенсивной  системе.113 До тех пор пока крестьянство находило альтернативу интенсивности в колонизации, оно прежде всего использовало мигра-

61

цию как наиболее легкий и дешевый способ борьбы с перенаселением и лишь во вторую очередь — интенсификацию земледелия как более дорогой и трудный способ борьбы с ним. Когда колонизация перестала решать проблему перенаселения, тогда крестьяне в первую очередь обратились к ин-тенсификации и во вторую очередь — к другим средствам, включая переселения. Эта зависимость объясняет, почему российское крестьянство до эмансипации предпочитало колонизацию, а после нее — интенсификацию или по крайне мере сочетание интенсификации с колонизацией. К середине XIX в. фонд свободных земель в Европейской России был в значительной степени исчерпан, а переселение в Сибирь само по себе требовало больших средств и являлось несравненно более тяжелым предприятием, чем колонизация в пределах Европейской России, как в экономическом, так и психологическом отношениях: для многих переселение в Сибирь было равносильно эмиграции из России.

Совпадение в пореформенной  России перехода к более интенсивной  системе земледелия с кризисом старой системы земледелия, аграрным перенаселением и падением жизненного уровня крестьянства является серьезным аргументом в  пользу того, что давление роста  населения способствовало ин-тенсификации сельского хозяйства.114 Однако рост плотности населения не являлся решающим фактором. Если в качестве показателя степени интенсификации земледелия взять чистый доход с гектара земли, а в качестве показателя плотности населения — величину земельного надела на душу сельского населения, то связь между этими показателями для 50 губерний Европейской России в 1900 г., оцененная с помощью коэффициента корреляции, составляла 0.60, что означало, что плотность населения могла обусловливать интенсификацию земледелия не более чем на 36% (квадрат коэффициента корреляции).115

Таким образом, социально-экономические  процессы в России, как и в других странах, испытывали многоплановое  воздействие географического и  демографического факторов. Однако нет  оснований возлагать на них ответственность  за своеобразие национальных социальных и политических институтов, что всегда и везде было делом рук человеческих, а не стихийных сил природы.

ИТОГИ:

ДА ЗДРАВСТВУЮТ РОССИЙСКИЕ ПРОСТОРЫ!

Корифеи русской историографии (С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, П. Н. Милюков  и др.) справедливо считали территориальную  экспансию ключевой проблемой российской истории.116 Экспансия имела важные позитивные последствия для России: увеличение природных ресурсов; перемещение  центра населения и хозяйственной  деятельности с севера на юг, в более  благоприятную географическую среду; повышение безопасности проживания русских в пограничных районах  и благодаря этому более рациональное перераспределение трудовых ресурсов между районами старого и нового заселения; плодотворное влияние на российское общественное устройство сословно-корпоративной  организации, более развитой культуры и экономики, существовавших в инкорпорированных  западных областях. Однако экспансия  имела и негативные последствия: обусловливала экстенсивный характер природопользования, способствовала формированию аморфной системы сельских и городских  поселений со слабой инфраструктурой  и, наверное, самое важное — создала в конце концов серьезную национальную проблему. Национальный вопрос оказывал травматическое влияние на социальные процессы в «метрополии»: требовались значительные средства на