Экономические последствия великих географических открытий для развития Англии, Испании и Португалии c конца XV-конец XVI вв

гл. 1. Открытие Колумбом Америки

1.Экспедиция Х.  Колумба и ее значение для  Старого Света

Экспансия и конфликт 1500—1598 гг. — век Испании

Быть может, пора раскрыть карты и рассказать о заманчивом ¹предложении автору от издателя — сделанном так давно, что неловко и вспоминать, — и, конечно, об амбициях молодого историка, в которых тем легче сознаться, что само начинание уже принесло плоды и состарило автора? Конечно, эта книга не ставит целью заменить собой труды, посвященные более узкому периоду или конкретной исторической теме, как не может претендовать и на тот объем информации, который содержит уже всеми признанная книга, охватывающая тот же материал13.²

Тем не менее — возможно, из-за обилия деталей и нюансов  — что-то в этой работе оказалось упущенным, а многое осталось недосказанным. В чем состоит главное значение XVI в. Для развития современной Европы? С точки зрения дня сегодняшнего, следует особо выделить два обстоятельства. Когда XVI в. только начинался, кругосветных плаваний еще не было. К началу XVII в. такие путешествия с коммерческими целями уже стали возможны для купцов — хотя еще не были вполне обыденным делом14. В 1500 г. едва ли кто рассуждал о «государстве» как о политической реальности — даже Макиавелли употребляет этот термин в несколько размытом смысле. К началу XVII в. идея государственности стала расхожей темой каждодневных разговоров на уровне лавочников15. Таким образом, за столетие европейцы активизировали свое общение с остальным миром и обрели о нем более полное представление, а разграничение между государствами внутри самой Европы стало более ясным и жестким.

В XV в. самым значительным проявлением экспансии было распространение  итальянской мысли за пределами страны; в XVII-M экспансия стала феноменом экономическим, преимущественно связанным с атлантическими экономиками стран северо-западной Европы16. В XVI в. Экспансия приобрела общий характер и стала проявляться во множестве форм. Это была экспансия демографическая: рост населения разрушил границы социального мира южногерманского крестьянина — а заодно позволил Жану Бодену объяснить причины роста цен. Стало много бродяг, большинство которых перемещалось в города, где рынки зерна, сукна, пряностей и материалов для строительства судов связали Средиземноморье, Балтику и Атлантику в один огромный рынок. Этот рынок был наполнен товарами, которые все чаще оплачивались серебряной монетой. Если говорить о политической жизни, то средневековый монарх теперь облачился в одежды государя эпохи Возрождения, великолепие его двора повергало подданных в трепет, а мощь войска утверждала его могущество в сознании соседей. Новый полет мысли и воображения раздвинул границы интеллектуальной и духовной жизни за пределы средневекового христианского сознания, и разросшаяся и усложнившаяся Европа разделилась во вред себе самой.³

Жан Воден (1530—1596) — видный французский историк, политолог и экономист XVI в. Главные труды —«Шесть книг о государстве», «Метод легкого познания истории» и др. В частности, был основоположником изучения денежного обращения и ценообразования. ⁴

Что было нового в конфликтах XVI в.? Насилие и войны — это  константы европейской истории, однако в XVI в., подогреваемые самой экспансией, они обрели новый и невероятный масштаб.

Династические споры по-прежнему часто приводили к войнам, но никогда  прежде армии и пушки не использовались с такой жестокостью и размахом, как в Итальянских войнах Габсбургов и Валуа, на фоне которых еще более «донкихотским» выглядел поединок Франциска I с Карлом V в 1528 г.17 Еще были живы традиции войны, ведущейся по правилам крестовых походов, но Средневековье не знало таких масштабных сражений, как морская битва при Лепанто в 1571 г., когда 200 с лишним христианских галер сокрушили еще более многочисленный флот Османской империи ценой жизни 15 тысяч христиан и 30 тысяч турок (см. ниже, с. 349—350).

Беспрецедентная потребность  в мобилизации людских и материальных ресурсов тяжелым бременем ложилась на общества, переживавшие и собственные локальные конфликты — не между классами, а между католиками и протестантами, держателями земли и безземельными, хозяевами и наемными работниками.⁵

Экспансия — экономическая, интеллектуальная и духовная, равно как и собственно географическая, — и конфликт — социальный, религиозный и ⁶международный — проходят красной нитью через все столетие, объединяя в единое целое перемены, связанные с Возрождением, Реформацией, Контрреформацией и географическими открытиями. На заре столетия население Европы переживало рост, а испанцы, вслед за португальцами, начинали свои великие морские экспедиции. Главным театром конфликта на тот момент была Италия, чьи возрожденческие города попали в жернова войн Габсбургов и Валуа. Эти конфликты частично совпали по времени с войнами в Германии, которые начались с наступлением Реформации в 20-е годы XVI в. и с некоторой долей успеха разрешились Аугсбургским религиозным миром 1555 г. Идея, выражаемая общей формулой «cuius regio, eius religio» («чья страна, того и вера»*), позволяла государю делать выбор между лютеранством и * Лат: regio — страна, область; religio — вера, религия. Встречается и другой перевод этой фразы — «чья власть, того и вера», однако более точным и стилистически удачным представляется вариант, издавна принятый в отечественной исторической науке (см., напр., фундаментальный 10-томный труд АН СССР «Всемирная история» общим объемом более 1000 п. л., т. ГУ, М., 1958, с. 187 и далее). Этот оборот употребляется также во многих современных исторических и справочных изданиях. В любом случае, расхождение католичеством в отношении своих подданных. Для кальвинизма, зародившегося и распространявшегося из Женевы, адаптируясь по ходу дела к чаяниям французов, шотландцев и голландцев (в первую очередь горожан), места не оставалось. Хотя кальвинизм не был чем- то однородным, у его оппонентов были все основания воспринимать его именно таким. (Ведь наличие в современном мире множества разновидностей терроризма не отменяет подхода к нему как к проблеме общего характера.) Попытки Филиппа II уничтожить протестантскую ересь как социальную и политическую силу в финансовом отношении подкреплялись притоком серебра из Нового света, а в идейном — авторитарной идеологией Контрреформации. Последовавшая битва за сердца и умы продолжалась до конца столетия, но в 1590-х годах экономическое истощение ослабило решимость участников противостояния, и это мрачное десятилетие окрасилось атмосферой «конца эпохи» (fin de siecle), сохранявшейся и в первые годы XVII в. Появившиеся растерянность и неловкость продолжали ощущаться вплоть до возобновления конфликта в виде Тридцатилетней войны, когда экспансия уже шла на убыль.⁷

Если избрать темами нашего рассмотрения экспансию и конфликт, то⁸ решение проблем хронологии и географии находится само. С точки зрения хронологии решающим моментом, ознаменовавшим начало нового столетия, можно считать документ 1500 г., содержащий указание португальского короля Мануэла одному из капитанов-первопроходцев его флота, Педро Альваресу Кабралу. Речь шла о том, как вести бой с мусульманским флотом в Индийском океане: «Вы не должны подходить к ним близко, если можете уклониться, а пушечным огнем вынудить их капитулировать». Таким образом «эту войну можно вести более безопасными методами и с меньшими потерями».

Документ свидетельствует, что к 1500 г. европейские мореплаватели  уже применяли тактику артиллерийской подготовки, а именно это сыграло решающую роль в отношениях Европы с остальным миром. Сама Европа невелика по территории, но описанная тактика со временем сделала европейцев хозяевами морей, занимавших две трети земной поверхности. В авангарде этого процесса шли иберийские державы, и после 1578 г., когда Филипп II занял освободившийся португальский трон, их усилия объединились. На протяжении десяти лет мир как будто лежал у ног Испании. Однако после краха Непобедимой двух версий перевода скорее относится к области стиля и едва ли может стать причиной серьезных научных разногласий. (Прим. пер.) Армады, а вместе с нею и испанских планов в Нидерландах последние годы правления Филиппа ознаменовались разорением и депрессией. Мы можем с уверенностью сказать, что в 1598 г., после смерти кастильского правителя, оказавшегося в одном шаге от мирового господства, наступил конец целой эпохи, хотя мечта об этом мировом господстве окончательно изжила себя лишь в 1640 г.⁹

Таким образом, державой, направлявшей европейскую экспансию и ¹⁰генерировавшей европейский конфликт, была Испания. Во многих ¹¹отношениях Испания определяет и географические границы нашего исследования. Сама Испания представляла собой комплекс несхожих регионов под владычеством Кастилии, но некоторые общие замечания мы все же позволим. Принято считать, что закат Испании был предопределен ее неспособностью к переменам, но в этой книге испанцы предстают несколько в ином свете. Пионеры в области географических открытий (благодаря их приверженности идеологии крестового похода), на раннем этапе — авторы модели отношений Церкви и государства, не обязательно предполагавшей открытый разрыв с Римом, с их способностью к непрестанной военной кампании, испанцы меняли всю картину европейского мира, неся с собой «очищенное» Слово Господне и одновременно с легкостью управляясь с безжалостным мечом. То обстоятельство, что другие европейцы чернили и отказывались признавать их претензии на заокеанское господство, исказило оценку влияния Европы на остальной мир и породило представление о том, что на смену испанской тирании пришло нечто лучшее. Испанская «тирания» во многом была более самокритичной и ориентированной на локальные интересы в Европе и за океаном по сравнению с имперской политикой компактных суверенных государств, пришедших ей на смену. При всех издержках эту довольно пеструю по составу монархию (monarquia) можно считать одним из самых удачных экспериментов в области федерализма.¹²

 Стремление историков докопаться до истоков капитализма, возможно, ¹³привело к искажению нашего понимания того, где находились зоны давления и напряжения в обществе XVI в. Реформация предполагала яростную, хотя и не вполне успешную, атаку на исключительное положение первого сословия — духовенства, и это наступление зачастую встречало поддержку со стороны знати. С другой стороны, концентрация рабочей силы под контролем одного работодателя, владевшего средствами производства, судя по всему, проявлялась более наглядно в отсталой, «феодальной» части Европы к востоку от Эльбы, где сервы трудились в поместьях знатных феодалов. Если задать вопрос, существовал ли в Европе XVI в. Настоящий капиталист, который расходовал бы колоссальные средства на массовый найм рабочей силы, то первым и очевидным примером станет государство и его войско. Самой первой разновидностью не привязанной к постоянному месту жительства наемной силы следует считать швейцарских наемников, причем, когда им переставали платить, они устраивали забастовки: «Point d'argent, point de Suisse» («Нет денег — нет швейцарцев»). Как нельзя более знакомые примеры противостояния «администрации» и «профсоюзов» можно обнаружить не в цехах Джека Ньюберри и даже не на шелконабивных фабриках Лиона, а во Фламандской армии, в которой солдатские мятежи фактически означали протест наемных работников. В силу того, что эта разновидность капиталистического накопления — владение не средствами производства, а средствами разрушения — требовала высоких налоговых поступлений, то и сопротивление ей оказывали в первую очередь городские «буржуа». В 1508 г. Венецианская Республика собрала на нужды армии почти четверть миллиона дукатов — причем 100 тысяч из них предназначались одному-единственому кондотьеру. На следующий год купец Мартино Мерлини с раздражением писал: «Мне кажется, если эта Проклятая война продлится еще год, мы потеряем все и будем разорены расходами на питание и налоговыми платежами».¹⁴

В самом деле, будь у нас возможность вернуться в XVI в., то мы ¹⁵увидели бы не эпоху, близкую к нашей в экономическом и социальном плане, а скорее были бы поражены ее самобытностью. Человека XX столетия, оказавшегося в XVI в., больше потрясли бы не признаки нарождающегося Нового времени, а необычайно неспешное течение экономической и социальной жизни. Но это была бы инерция тревожного ожидания, но не покоя. Для большинства людей в большинстве стран фундаментальные реалии материальной жизни и социальной структуры оставались неизменными. Нас поразило бы фактическое отсутствие изделий массового производства в повседневной жизни. Монеты и книги ¹⁶выпускались большими партиями и тиражами, но если для нас они вполне привычны, то для многих людей XVI в. оставались редкостью. И в городе, и на селе главной заботой была мысль об урожае. Хватит ли крестьянской семье зерна? — этот вопрос сильнее других волновал в июне, в пору жатвы. В сентябре ситуация с урожаем — избыток или недостаток выражалась в ценах. Недород в полной мере давал себя знать в период между декабрем и мартом. Чаще всего продовольствия не хватало. В Лангедоке после 1526 г. Разразилась «пшеничная трагедия»: на будущий год из-за неблагоприятной погоды был потерян весь урожай, и череда голодных лет продолжалась целое десятилетие. Общая тенденция к ухудшению материальных условий жизни в области резко обострилась в 1580-х гг. В 1585 г. В Виваре хлеб нельзя было раздобыть ни за какую цену, и местные жители были: «вынуждены, есть желуди, дикие коренья, жмыхи кожуру плодов, кору других деревьев, скорлупу лесных орехов и миндаля, черепки и осколки кирпича, перемешанные с несколькими горстками ячменя, овса или молотых отрубей».¹⁷

Какова могла быть цена хлеба — или размер ломтя —  для ремесленника и его иждивенцев?¹⁸

Почти наверняка можно  сказать, что даже в таком процветающем городе, как Венеция, в годы кризиса — как в 1575 или 1591 — в году не хватало рабочих дней, чтобы позволить поденщику на стройке купить достаточно хлеба на семью из четырех человек. В Лионе после 1560 г. цены ползли вверх, в 1570-х гг. они поднимались, а в 1585 — 1600 гг. — стремительно взлетали вверх.

Помимо зерна, другими  продуктами, в которых общество нуждалось  в больших количествах, были лес (на дрова, как материал для строительства и предметов обихода — бочек, кадок, ложек, мебели), кожа (в Лондоне к 1600 г. было около 3 тысяч сапожников) и шерсть (почти доподлинно известно, что в Англии при Генрихе VIII овец было больше, чем людей). Необычайной концентрацией рабочей силы отличалась горнодобыча: так, на медных рудниках

Фалькенштейна трудилось  порядка 7 500 горняков. Разительным контрастом оставались мелкие предприятия по переработке сырья в готовую продукцию. Фабричному производству еще предстояло прийти на смену ремесленным цехам. Слово «промышленность» (industry) означало «тяжелый труд», «наука»(science) была синонимом «знанию».

Этот мир, при всей его  ненадежности в плане обеспечения  основополагающих жизненных потребностей, был бы для нас пределом мечтаний с точки зрения неспешности, с какой происходил обмен товарами и информацией между разными областями, а также с точки зрения юного возраста его обитателей.¹⁹

В результате соотношение между пространством, временем и ²⁰продолжительностью жизни в корне отличалось от знакомого нам. Некоторые регионы находились так далеко, что казались не тронутыми христианством: зачем было плавать в Вест-Индию, когда в миссионерах нуждались Корнуолл, Альпы или Астурия, эта «Индия, которая есть у нас в Испании» (unasIndias que tenemos dentro en Espana)Порой деловая переписка тех времен напоминает реплики, сказанные по телефону, только происходил²¹ обмен товарами и информацией весьма неспешно. В Венецию из Лиссабона или Дамаска письмо в ту пору шло не менее четырех недель. Венеция, сердце средиземноморской экономики, находилась на расстоянии целого месяца от ее периферии. Настойчивость, с какой Филипп II лично управлял империей, быть может, отчасти сглаживала проблемы расстояния, но в любом случае письмо, отправленное из Кастилии в Перу, шло восемь месяцев. Казалось, целая вечность отделяет владения вице-короля Неаполя от Эскориала, и, «если бы смерть шла из Испании, нам была бы уготована вечная жизнь». И на дубление шкуры, и на ответное письмо могла уйти жизнь целого поколения — сама жизнь была коротка и полна опасностей. Выживание при рождении не было гарантировано: из каждой тысячи младенцев порядка 200 умирали, не дожив до года, а половина населения не достигала двадцатилетнего возраста. Понятия детства как такового не существовало, и обучение грамоте предполагалось только для отпрысков знатных фамилий, купечества и богатых ремесленников. Детей приучали к труду, и очень рано, либо в самой семье, либо отдавали мастеру-ремесленнику. Браки, судя по всему, заключались поздно — шекспировскую Джульетту, которую выдают за 49 мужчину в 14 лет, не встретишь в приходских регистрационных книгах. Однако характерной особенностью XVI в., быть может, в силу того, что авторитет священника вытиснился авторитетом отца семейства, стало возрастание роли семейных связей и родственной солидарности. В некотором смысле, по крайней мере, в протестантской части Европы, «дом» вышел на первый план по сравнению с монастырем и обителью. В рамках семейной среды всякий намек на равенство между мужчиной и женщиной стал исчезать, и заметно усилился авторитет мужчины как патриарха, как отца семейства.