Русский язык на рубеже веков

РУССКИЙ ЯЗЫК НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

 

Л.Г. Самотик,

КГПУ им. В.П. Астафьева

 

Во дни сомнений, во дни тягостных

раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора,

о великий, могучий, правдивый и

свободный русский язык!

И.С. Тургенев

Публикаций с подобным заголовком в последние годы появилось много [1], но они не подытоживают состояние родного языка за прошедший век (как можно было бы ожидать), а пытаются осмыслить происходящее с ним в последнее его десятилетие. И это понятно: язык – особая категория объективной действительности, очень чутко реагирующая на любые изменения в обществе, а в обществе нашем, как известно, произошла ни много ни мало, а смена общественно-политического строя.

Особенно остро на все социальные процессы реагирует лексика, ей и посвящено подавляющее  большинство публикаций. То, что происходит с родным языком, прежде всего, взволновало «широкую общественность», и только с некоторым временным интервалом начали высказываться ученые. В 1996 г. была издана коллективная монография Института русского языка им. В.В. Виноградова  РАН [2]. 

Но тема явно не исчерпана. С одной стороны, «процесс идет», язык продолжает активно изменяться, с другой – есть аспекты этого процесса, пока не осмысленные в имеющихся публикациях и даже не зафиксированные ими. Кроме того, меняется оценка фактов русского языка сегодняшнего дня от начала 90-х к их концу.

Итак, русский язык конца ХХ столетия... В наши задачи входит краткое обобщение тех сторон современного языка, которые отмечены в литературе; выявление некоторых моментов, не фиксированных в источниках; попытка вписать всё происходящее в тенденции развития как литературного русского языка, так и национального; сопоставление настоящего периода с послеоктябрьским начала века; сравнение происходящего в литературном языке с языком народным (русскими народными говорами и городским просторечием) и вытекающий из этого сравнения взгляд в будущее. В наших наблюдениях мы ограничиваемся лексическим уровнем языка.

I а. Внимание нелингвистов – как  писателей и  журналистов  («ревнителей слова» – В.П. Астафьев), так и рядовых носителей языка – привлекают, прежде всего, процессы англизации лексики русского языка, жаргонизации и явления сквернословия в публичной речи [3].

Наш красноярский поэт Александр Щербаков пишет:

Скажи, луг росистый, скажи, бор сосновый,

Скажите, родные бурýны,

Ну, чем оно так, наше русское слово,

Тревожит душевные струны?...

Оно – и молитва, и клятва, и песня

В устах наших грешных и душах.

Неужто и впрямь победит чужебесье

И русское слово задушат? [4].

Действительно, все мы знаем, что в последние годы в русский язык вошло большое количество иноязычных (прежде всего английских) слов. Это и обозначение новых для общества явлений (менеджер, свингер, армреслинг и др.), и дублеты русской лексики (тенейджер – ‘подросток’, прессинг – ‘давление’, консенсус – ‘соглашение’, шоу – ‘представление’ и др.). «Мы лепим этот свой странный имидж, сколачиваем истеблишмент, работаем на модулях, предаёмся хобби, прячемся от мафиози и рэкетиров, слушаем брифинги и контравью, участвуем в ток-шоу, гала-шоу, даже в супер-шоу, гуляем в диснейлендах, питаемся с маркетов, закусываем в гриль-барах, поём шлягеры, читаем бестселлеры или, на худой конец, дайджесты, смотрим триллеры, пускаемся в вояжи и круизы, упиваемся шармом, ловим кайф, имеем консенсусы, координации, консолидации и интеграции (результат налицо!), пребываем в эйфории от суверенизации (вот уж гениальное словцо!). И, в общем, говорим туфту и явно катимся к эбис... Последнего люкса в обиходе пока нет, сим рекомендуем» [5]. 

Английские параллели насаждаются в школьные учебники: «Нет опыта достижения консенсуса (соглашения) в общественной жизни», «сциентизм и антисциентизм (от англ. science – наука)» и мн. др. [6].

А.И. Солженицын писал: «Нынешняя порча языка в том, что он замусоривается множеством англоязычных слов, большей частью без надобных, дубликатных, вместо пренебрегаемых русских» [7]. 

 Англизация – не собственно русское явление, все европейские языки ей подвергаются в той или иной мере, это связано с американизацией европейской массовой культуры. В какой-то степени это, вероятно, и своеобразная реакция социума на вхождение страны в мировое сообщество после длительного «затворничества».

В русскую публичную речь хлынула и волна жаргонизмов, прежде всего это лексика из воровского арго: разборка, кайфовать, балдеть, торчать, безнадёга, беспредел, тусовка, туфта, хаза, пахан и др. Из постоянной подборки "Аргументов и фактов": В. Черномырдин: "Что, похоже на меня, что можно взять Черномырдина и загнать или нагнуть?";  В. Путин: "Мы будем преследовать террористов везде... Вы меня извините, в туалете поймаем – мы их и в сортире замочим» [8]. Под сильным влиянием воровского жаргона находится молодежный жаргон, солдатский и жаргон моряков срочной службы  [9]. Причины этого явления лежат в общих социальных процессах современности и отчасти – влиянии сленга английского языка.

Жаргонизмы представлены даже в поэтической речи:

 

Разве что с бодуна ты припомнишь казанский мотив муэдзина.

Диана – это мат королевы. Королева зевнула офицера.

А. Вознесенский

Иногда жаргонизмы не «опознаются» массовым читателем, поэтому текст понимается в несколько искажённом виде. Так, у В. Высотского: «Смотри, чудак, она же грязная. И глаз подбит, И ноги разные...» (грязный – ‘больной венерической болезнью’) [10]. 

Распространяется в русском языке и сквернословие, от сравнительно теперь безобидных задница, трахнуть, сволочь до прямого мата. Так, у В.П. Астафьева в   одном из последних крупных произведений «Прокляты и убиты» читаем: «Поэт нашёлся, еп твою мать!» [11]; «Весь мир – бардак, все люди – бляди» [12]; «Командир обращается к нам как к людям, а они жопы отвесили, губы расквасили!» [13]. Используется мат в поэзии:

Глядь! Кобыла Дунька, Судьба – конь...

– Блядь! – вскричал из-под одеяла малолетний Миша, будущий поэт Михаил Поздняев, пораженный радостью рифмы.

– Блядь, – ахнул изумленный редактор.

А. Вознесенский

Причин появления сквернословия в современной публичной речи и художественных текстах, очевидно, много.

С одной стороны, в современной культуре идёт смешение художественной литературы и так называемой альтернативной, всегда существовавшей в русском  обществе, но известной в узком, преимущественно мужском кругу. Альтернативные произведения писали и А.С. Пушкин, и А.Н. Толстой... Но эти произведения не были рассчитаны на публикацию [14]. В альтернативной литературе всегда использовалась обсценная лексика, но в художественные печатные тексты она никогда не допускалась. Теперь же, например, произведения Э. Лимонова печатаются в центральных художественных журналах. Некоторые писатели, видимо, приближаясь к натурализму в манере письма, переносят его и на речь. (Так оценивал, например, роман «Прокляты и убиты» сербский литературовед Слободан Маркович, выступавший на Съезде русистов  в г. Красноярске).

С другой стороны, освобождение от цензуры как-то само собой привело к устранению в некоторых издательствах литературных редакторов и даже корректоров, что сказывается на качестве текстов.

Значимо при этом и особое строение русского языка  – языка контрастов. Известен изощрённый русский мат, используемый во многих языках мира, но в русском литературном языке нет слов для обозначения некоторых интимных частей тела, состояний и т.п. (это или детские слова, или грубо-просторечные и нецензурные, или медицинские термины; вспомним используемое в переводах заниматься любовью и др.). На русском литературном языке неприлично публично говорить о перхоти, прокладках, стуле, зуде и подобных вещах. В других европейских языках и даже других славянских (например, по свидетельству носителя языка, доцента КГПУ С.А. Агаповой, в сербском) это не совсем так [15]. Поэтому иногда насыщенными сквернословием выглядят пословные переводы иноязычных текстов. 

I б. Лингвисты шире смотрят на происходящее в вербальной сфере общения. К названным процессам они добавляют: перераспределение между активным и пассивным словарным запасом литературного языка; смену оценочной стороны значений ряда слов (коннотаций) и др.

Так, многие ранее частотные слова и словосочетания перешли или в разряд историзмов, или стали словами малочастотными, лексикой ограниченного употребления: партком, партсобрание, общественная работа, колхоз, исполком, передовик производства, социалистическое соревнование, маяки пятилетки, товарищеский суд, пионер и др.

Но одновременно происходит  актуализация историзмов и некоторых церковнославянизмов, что связано с основной доктриной нашего общества – Возрождением: земство, департамент, губернатор, гимназия, дума, лавка, купечество и др. Эти слова создают иллюзию возвращения старых явлений, хотя, в сущности, являются часто номинацией новых социальных реалий.

Церковнославянизмы возвращаются, как отмечает Н.Г. Самсонов, в цитировании библейских текстов или пересказе Библии; особенно часто они используются в качестве заглавий и эпиграфов. Возвращаются некоторые церковнославянские грамматические формы слов, например, звательные формы (Отче наш, Господи, Боже, Сыне, Иисусе, Христе, Владыко), падежные формы имен (ея, нея; святаго духа, на небеси; словарь В.И. Даля «Толковый словарь живаго великорусского языка» и др.). Л.К. Граудина приводит названия новых фильмов, в которых используются церковнославянизмы: «Ныне прославися, сын человеческий», «Чада светлой России», «Спаси, Боже, люди твоя», «Древо животворящее» и т.д. [16]. Близко к возвращению церковнославянизмов стоят и некоторые изменения в современной орфографии: написания с прописной буквы, использование букв старого дореформенного алфавита, хотя сегодня они, несомненно, носят характер стилизации: Бог, Богоматерь, Пасха, Рождество, Евангелие; торговый домъ, лЂта, обЂт. Расширяется сфера использования церковнославянских элементов в специальной проповеднической литературе, издаваемой в последние годы значительными тиражами (например: Мень А. Таинство, слово и образ. – Ленинград: Терро-Логас, 1991; Фаст Г., священник. Свет и тени голгофы. – Красноярск: Енисейский благовет, 1993; Фаст Г., протоиерей, Майстренко В. Небесная лествица: Диалоги. – Красноярск: Енисейский благовест, 1994 и др. книги этого издательства.)

Часть слов меняет эмоционально-экспрессивную окрашенность: слово коммунисты часто заменяется  производным  коммуняки, отрицательную окрашенность приобретают слова активист, агитатор, революционер. Реприза Е.В. Петросяна – «Все мне что-нибудь советуют, у нас даже страна недавно так называлась-- «страна Советов» – снижает сочетание страна Советов. По наблюдениям А.П. Сковородникова, так же используется слово патриот: «Врагов не боятся. Кто бы ни пришёл – уголовник или патриот, вождь или сексот» [17]. «Создано даже специальное слово для ассоциации патриотизма с фашизмом: национал-патриот» [18]. А такие слова, как господа, белые, богатые, буржуазный, казино, миллионер, диссидент и др., утрачивают отрицательную окрашенность значения («употребляются без идеологического приращения» – Русский язык конца ХХ столетия... С. 37). Некоторые слова не могут сменить эмоционально-экспрессивную ориентацию, и тогда или действует закон эвфемизации языка (рынок рабочей силы вм. безработица, ночные пансионаты вм. ночлежные дома, обслуживающий персонал вм. слуги), или возникают новые заимствования, обозначающие реалии, уже имеющие в языке свою номинацию: мафия вм. преступность, коррупция вм. взяточничество, коммерция вм. спекуляция, путана вм. проститутка и др.  

Для русского языка последнего десятилетия в целом характерно уменьшение территории распространения, она сокращается и дальше [19]. Но при этом русский язык сохранил основные свои функции, продолжает быть языком межнационального общения и международным (мировым) языком. Правда, по наблюдениям Н.Г. Самсонова, «изменилась социальная база функционирования русского языка как средства межнационального общения..., снизилось качество русской речи у нерусского населения..., резко сократилось функционирование языка в сфере народного образования, причем исключительно за счет сокращения часов на его преподавание» [20]. Русский язык стал государственным языком, так как впервые в истории России в Конституции обозначен его статус. Возросла персонификация языка (авторские программы по телевидению, свободное общение дикторов с аудиторией, городские микротопонимы от личных имён [21] и т.д.), расширился круг пользователей публичной речью.

II. Какие же явления в лексике русского языка не отмечены исследователями? Как нам представляется, не оценена по достоинству актуализация этнографизмов. Значительная часть слов, обозначавшая в доперестроечный период явления только нерусской действительности, теперь широко вошла в нашу жизнь: мэр, муниципалитет, офис, спикер, парламент, президент, рэкет, абсентизм и мн. др. (Этот процесс уже отмечается толковыми словарями: мэр – ‘глава муниципалитета, муниципального управления в некоторых зарубежных странах’ – МАС, 1982; мэр – ‘глава муниципалитета’ – Ож., 1994; абсентизм – ‘в буржуазных странах: уклонение от участия в выборах, вызываемое антидемократическим характером избирательного права, а также систематическое отсутствие на заседаниях членов коллегиальных органов’ – МАС, 1982; абсентизм – ‘уклонение избирателей от участия в выборах в государственные органы’ – Ож., 1994 и др.).

Актуализация экзотизмов примыкает к англизации русского языка, т.к. определяется общей ориентацией социума на Запад, в какой-то мере она противостоит актуализации историзмов. Так, необъяснимо, почему используется сейчас в русском языке слово мэр, а не городничий или бургомистр (городничий – ‘в России до середины 19 в.: начальник уездного города’; бургомистр – ‘в некоторых европейских странах и в России в 18-19 вв.: глава городского управления’ – МАС). Иногда изменения в значении таких слов (с ограничением в использовании типа «в капиталистических странах», «за рубежом» и т.п.) рассматриваются как устранение недостатка в работе лексикографов советского периода, определяемого излишней политизацией толковых словарей [22]. С этим не всегда можно согласиться, т.к. значительная часть таких слов действительно не употреблялась в тот период по отношению к русской действительности, а частотность подобных ограничений объективно отражала наличие «железного занавеса» [23]. Таким образом, изменения в значении этих слов представляют процесс актуализации этнографизмов, который по значимости не уступает процессу актуализации историзмов.