Краткое изложение романа "Над пропастью во ржи"

благотворительностью - тут и Красный  Крест, и  всякое  другое,  -  но  она

всегда отлично одета,  и когда  занимается благотворительностью,  она  тоже

отлично одета,  губы накрашены  и все такое. Я не мог себе представить, что

она могла бы заниматься благотворительными делами,  если б пришлось надеть

монашескую рясу и не красить  губы.  А мамаша Салли!  Да она  бы согласилась

ходить с кружкой,  собирать деньги, только если б каждый, кто дает деньги,

рассыпался  бы  перед  ней  мелким  бесом.  А если бы люди просто опускали

деньги в кружку и уходили,  ничего не говоря,  не обратив на нее внимания,

так она через час уже отвалила бы. Ей бы сразу надоело. Отдала бы кружку и

пошла  завтракать  в  какой-нибудь  шикарный  ресторан.   Оттого   мне   и

понравились те монахини.  Сразу  можно было сказать,  что они-то никогда не

завтракают в шикарных ресторанах.  И мне стало грустно,  когда  я  подумал,

что они никогда не пойдут завтракать в шикарный ресторан.  Я понимал,  что

это не так уж важно, но все равно  мне стало грустно.

     Пошел я на Бродвей  просто ради удовольствия, я там  сто  лет  не  был.

Кроме  того,   я   искал  магазин  граммофонных  пластинок,   открытый   в

воскресенье.  Мне хотелось купить одну пластинку для Фиби  - "Крошка Шерли

Бинз".  Эту пластинку было очень трудно достать.  Там  все  про  маленькую

девочку, которая не хотела выходить из дому, потому что у нее выпали зубки

и она стеснялась.  Я слышал эту  песню в Пэнси у одного мальчишки,  он  жил

этажом выше. Хотел купить у него эту пластинку: знал, что моя Фиби  просто

с ума сойдет от нее,  но он не продал.  Пластинка была потрясающая, хоть и

старая,  ее напела лет двадцать назад певица-негритянка  Эстелла  Флетчер.

Она ее  пела  по-южному,  даже  по-уличному,  оттого  выходило  ничуть  не

слезливо  и  не  слюняво.  Если  б  пела  обыкновенная белая певица,  она,

наверно, распустила бы слюни, а эта  Эстелла Флетчер свое дело знала. Такой

чудесной пластинки я в жизни  не слышал.  Я  решил,  что  куплю  пластинку в

каком-нибудь магазине,  где торгуют  и по воскресеньям,  а  потом  понесу в

парк. В воскресенье Фиби часто  ходит в парк - она там катается на коньках.

Я знал, где она обычно бывает.

     Стало теплее, чем  вчера, но солнце не показывалось, и гулять было  не

очень приятно.  Мне  только  одно  понравилось.  Впереди  меня  шло  целое

семейство, очевидно из церкви,  - отец,  мать и мальчишка лет шести. Видно

было,  что они довольно бедные.  На отце была  светло-серая  шляпа,  такие

всегда  носят  бедняки,  когда  хотят  принарядиться.  Он  шел  с  женой и

разговаривал с ней,  а на мальчишку  они совсем  не  обращали  внимания.  А

мальчишка  был  мировой.  Он  шел  не  по  тротуару,  а вдоль  него у самой

обочины,  по мостовой.  Он старался идти точно по прямой,  мальчишки  любят

так  ходить.  Идет  и  все  время напевает себе под нос.  Я нарочно подошел

поближе,  чтобы слышать, что  он поет. Он пел такую песенку: "Если ты ловил

кого-то  вечером  во  ржи..." И голосишко у него был забавный.  Пел он для

собственного удовольствия,  это  сразу  было  видно.  Машины  летят  мимо,

тормозят  так,  что  тормоза  скрежещут,  родители  никакого  внимания  не

обращают,  а он идет себе по самому краю и распевает:  "Вечером  во ржи..."

Мне стало веселее. Даже плохое настроение прошло.

     На Бродвее все  толкались, шумели. Было воскресенье,  всего  двенадцать

часов, но все равно стоял шум. Все шли  в  кино  -  в  "Парамаунт"  или  в

"Астор", в "Стрэнд", в  "Капитолий" - в общем, в какую-нибудь  толкучку. Все

расфуфырились - воскресенье!  И  это было еще противнее.  А противнее  всего

было то, что им  н е  т  е р п е л о с ь попасть  в кино. Тошно было на  них

смотреть.  Я еще понимаю,  если ходят в кино,  когда делать нечего, но мне

просто противно думать,  что  люди бегут,  торопятся пойти в  кино,  что  им

действительно  х  о ч е  т с я туда попасть.  Особенно когда миллион народу

стоит в длиннющей очереди на целый  квартал  за  билетами  -  какое  нужно

терпение!  Я  дождаться  не  мог,  так  хотелось  поскорее  уйти  с  этого

проклятого Бродвея.

     Но мне повезло:  в первом же магазине пластинок  я нашел "Крошку  Шерли

Бинз". Содрали с меня пять монет, пластинка была редкая, но я не жалел.  Я

так вдруг обрадовался, что не мог  дождаться: поскорее бы дойти до парка  и

отдать эту пластинку моей Фиби.

     Я вышел из магазина - тут подвернулось кафе, и я  зашел. Подумал -  не

звякнуть ли Джейн, может, она уже  вернулась домой на каникулы. Я  зашел  в

автомат и позвонил.  К  несчастью,  подошла  ее  мать,  пришлось  повесить

трубку. Не  хотелось  пускаться  в  длинные  разговоры.  Вообще  не  люблю

разговаривать с матерями девчонок. Все-таки надо было  спросить,  дома  ли

Джейн. Я бы от этого не умер. Но что-то не хотелось.  Для таких  разговоров

требуется настроение.

     Однако надо было  доставать эти проклятые  билеты  в  театр,  пришлось

купить газету и посмотреть, где  что идет. По случаю воскресенья  шли только

три пьесы. Я пошел и купил  два  билета  в  партер  на  "Я  знаю  любовь".

Спектакль  был  благотворительный,  в  пользу  чего-то.  Мне  не  особенно

хотелось смотреть эту пьесу,  но я знал,  что  Салли  жить  не  может  без

кривлянья - обязательно распустит  слюни, когда я ей  скажу,  что  в  пьесе

участвуют Ланты.  Салли обожает  пьесы,  которые  считаются  изысканными  и

серьезными, с участием Лантов и  все такое. А я не люблю. Вообще, по правде

сказать, я не особенно люблю ходить в театр. Конечно, кино еще хуже, но  и

в театре ничего хорошего нет.  Во-первых,  я  ненавижу актеров.  Они ведут

себя на сцене совершенно непохоже на людей. Только воображают, что похоже.

Хорошие актеры  иногда  довольно  похожи,  но  не  настолько,  чтобы  было

интересно смотреть. А кроме того, если актер хороший, сразу видно, что  он

сам это сознает, а это сразу  все портит. Возьмите, например, сэра Лоуренса

Оливье.  Я видел его в  "Гамлете".  Д.Б. водил меня и Фиби в прошлом  году.

Сначала он нас повел завтракать, а потом - в кино. Он уже видел  "Гамлета"

и так  про  это  рассказывал  за  завтраком,  что  мне  ужасно  захотелось

посмотреть.  Но мне,  в общем,  не  очень  понравилось.  Не  понимаю,  что

особенного в этом Лоуренсе Оливье. Голос у него потрясающий, и  красив  он

до чертиков, и на него приятно  смотреть, когда он  ходит  или  дерется  на

дуэли, но он был совсем не такой,  каким,  по  словам  Д.Б.,  должен  быть

Гамлет. Он был больше похож  на  какого-нибудь  генерала,  чем  на  такого

чудака, немножко чокнутого. Больше всего  мне в этом фильме понравилось  то

место,  когда брат Офелии  -  тот,  что  под  конец  дерется  с Гамлетом на

дуэли, - уезжает,  а  отец ему  дает всякие  советы.  Пока  отец  дает  эти

советы, Офелия все время балуется: то вытащит у него кинжал из  ножен,  то

его подразнит, а он старается делать вид, что слушает дурацкие советы. Это

было здорово. Мне очень понравилось. Но  таких  мест  было  мало.  А  моей

сестренке Фиби понравилось только, когда Гамлет гладит собаку  по  голове.

Она сказала - как смешно,  какая  хорошая собака,  и  собака  вправду  была

хорошая.  Все-таки  придется мне  прочитать  "Гамлета".  Плохо  то,  что  я

обязательно должен прочесть пьесу  сам,  про  себя.  Когда играет актер,  я

почти не могу слушать. Все боюсь, что  сейчас он начнет кривляться и вообще

делать все напоказ.

     Билеты на спектакль  с Лантами я купил,  потом  сел в такси и поехал  в

парк. Надо было бы сесть в метро, денег осталось мало, но  очень  хотелось

поскорее убраться с этого треклятого Бродвея.

     В  парке  было  гнусно.   Не  очень  холодно,  но  солнце  так  и  не

показывалось, и никого вокруг не было - одни собачьи следы,  и  плевки,  и

окурки сигар  у  скамеек,  где  сидели  старики.  Казалось,  все  скамейки

совершено сырые -  промокнешь  насквозь,  если  сядешь.  Мне  стало  очень

тоскливо,  иногда неизвестно почему даже дрожь пробирала.  Непохоже  было,

что скоро будет рождество,  вообще казалось,  что больше ничего никогда  не

будет. Но я все-таки дошел до беговой  дорожки - Фиби  всегда  туда  ходит,

она любит кататься поближе к  оркестру.  Смешно,  что  я  тоже  любил  там

кататься, когда был маленький.

     Но когда я подошел  к дорожке,  ее  там  не  было.  Катались  какие-то

ребятишки, мальчики играли в мяч, но Фиби нигде  не  было.  Тут  я  увидел

девчушку ее лет, она  сидела  на  скамейке  одна  и  закрепляла  конек.  Я

подумал, может быть, она знает  Фиби и скажет  мне,  где  ее  искать,  и  я

подошел, сел рядом и спросил:

     - Ты случайно не  знаешь Фиби Колфилд?

     - Кого? - спрашивает. На  ней были брючки и  штук  двадцать  свитеров.

Видно было, что свитера ей вяжут  дома: такие неуклюжие, большие.

     - Фиби Колфилд. Живет  на Семьдесят  первой  улице.  Она  в  четвертом

классе.

     - А вы знаете Фиби?

     - Ну да. Я ее брат. Ты не знаешь, где она?

     - Она в классе мисс  Кэллон? - спрашивает девочка.

     - Не знаю. Кажется,  да.

     - Значит, они сейчас  в музее. Наш класс ходил  в прошлую субботу.

     - В каком музее? - спрашиваю.

     Она пожала плечами.

     - Не знаю, - говорит. - Просто в музее.

     - Я понимаю, но  это музей, где картины, или  музей, где индейцы?

     - Где индейцы.

     - Спасибо большое.

     Я встал, хотел  было идти, но вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье.

     - Да сегодня же  воскресенье! - говорю я этой девчушке.

     - Ага. Значит, их там  нет.

     Ей никак не удавалось  закрепить конек.  Перчаток у  нее не было,  лапы

красные, замерзшие. Я ей помог привернуть конек.  Черт,  сто лет не держал

ключа в руках. Но это ничего не значит. Можно и через пятьдесят  лет  дать

мне в руки ключ от коньков, хоть ночью, в темноте, и я  сразу  узнаю,  что

это ключ от коньков. Девочка меня  поблагодарила,  когда  я  ей  привернул

конек.  Вежливая  такая  девчушка,  приветливая.  Ужасно  приятно,   когда

поможешь такой малышке закрепить  конек, а она тебе  говорит  спасибо,  так

вежливо, мило. Малыши, в общем, все  славные. Я ее спросил, не хочет ли она

выпить горячего шоколада, но она  ответила: "Спасибо, не хочется". Сказала,

что ее ждет подруга. Этих маленьких  вечно кто-нибудь дожидается. Умора.

     Хоть было воскресенье  и Фиби со своим классом  не пошла в музей и хоть

погода была мерзкая, сырая, я все  равно пошел  через  весь  парк  в  Музей

этнографии.  Это про него говорила девчушка с ключом.  Я знал эти  музейные

экскурсии наизусть. Фиби училась  в той же начальной школе,  куда  я  бегал

маленьким,  и  мы  вечно  ходили  в  этот  музей.  Наша  учительница  мисс

Эглетингер водила нас туда чуть ли не каждую субботу. Иногда  мы  смотрели

животных, иногда всякие  древние  индейские  изделия:  посуду,  соломенные

корзинки, много чего. С удовольствием  вспоминаю музей даже теперь.  Помню,

как после осмотра этих индейских  изделий нам показывали какой-нибудь фильм

в большой аудитории. Про Колумба. Всегда почти нам показывали, как  Колумб

открыл Америку и  как  он  мучился,  пока  не  выцыганил  у  Фердинанда  с

Изабеллой деньги на корабли, а потом  матросы  устроили  ему  бунт.  Никого

особенно этот Колумб не интересовал, но ребята всегда  приносили  с  собой

леденцы и резинку, и в этой аудитории  так хорошо  пахло.  Так  пахло,  как

будто на улице дождь (хотя дождя, может, и не было), а ты  сидишь  тут,  и

это единственное сухое и уютное место на  свете.  Любил  я  этот  дурацкий

музей, честное слово. Помню, сначала  мы проходили через индейский  зал,  а

оттуда уже в аудиторию. Зал  был длинный-предлинный,  а  разговаривать  там

надо было шепотом. Впереди шла  учительница,  а  за  ней  весь  класс.  Шли

парами, у меня тоже была пара. Обычно со мной ставили одну девочку,  звали

ее Гертруда Левина. Она всегда держалась за руку, а рука у нее  была липкая

или потная. Пол в зале был плиточный, и если у тебя в руке были стеклянные

шарики  и  ты  их  ронял,  грохот  подымался  несусветный  и   учительница

останавливала  весь  класс  и  подходила  посмотреть,  в чем  дело.  Но она

никогда не сердилась,  наша  мисс  Эглетингер.  Потом  мы  проходили  мимо

длинной-предлинной индейской лодки - длинней, чем три "кадиллака", если их

поставить один за другим. А в лодке  сидело штук двадцать индейцев, одни на

веслах,  другие  просто  стояли,  вид  у  них был свирепый,  и лица у всех

раскрашенные.  А на корме этой лодки сидел очень страшный человек  в маске.

Это был их колдун.  У меня от него мурашки бегали по спине, но все-таки он

мне нравился.  А еще,  когда  проходишь по этому залу и тронешь  что-нибудь,

весло  там  или еще что,  сразу хранитель говорит:  "Дети,  не надо ничего

трогать!",  но голос у него добрый,  не то что у какого-нибудь  полисмена.

Дальше  мы  проходили  мимо  огромной  стеклянной витрины,  а  в ней сидели

индейцы,  терли палочки,  чтобы  добыть огонь,  а одна женщина  ткала ковер.

Эта самая женщина,  которая ткала  ковер, нагнулась, и видна была ее грудь.