Человек перед лицом смерти Ф.Арьес

Человек перед лицом смерти Ф.Арьес

Книга состоит из пяти частей, которые подразделяются на главы. Всего  таких глав двенадцать. Издание также  включает в себя предисловия от А. Я. Гуревича и переводчика В. Ронина и примечания.

Основной предмет исследования Арьеса – проблема отношения человека к смерти на протяжении всей истории, начиная с Раннего Средневековья (а именно со смерти Роланда, т.е. с VIII в.) до середины XX века. Автор выделяет пять этапов в изменении установок по отношению к смерти: «прирученная смерть», «смерть своя», «смерть далекая и близкая», «смерть твоя» и, наконец, «смерть перевернутая».

«Все умирать будем».

 Такое отношение к  смерти существовало с древнейших  времён и, можно сказать, до  наших дней. Арьес же за отправную точку своих исследований берёт Раннее Средневековье. Выражение «все умрём» говорит о состоянии «прирученной смерти». То есть, для людей эпохи Раннего Средневековья смерть казалась обычным явлением и не вызывала страх. Смерть принимали как неизбежность, но она не должна была быть внезапной. «Внезапная смерть нарушала мировой порядок, в который веровал каждый. Она была абсурдным орудием случая, иногда выступавшего под видом Божьего гнева». Такая смерть считалась позорной, ибо в то время считалось естественным, когда умирающий чувствовал приход смерти. Человек, ожидающий своей смерти, принимал необходимые меры: «он должен быть положен на спину, дабы его лицо было обращено всё время к небу. <…> Приняв такую позу, умирающий может совершить последние обряды» - вспомнить о тех, кого любил, вспомнить свою жизнь и т.д. Но это, так называемая, «интимная простота смерти». Существовала и публичная смерть, которая просуществовала вплоть до XIX века. «Умирающий должен быть в центре, посреди собравшихся людей». Такое же отношение к смерти – покорность судьбе и природе – мы видим и в отношении к мертвым, которое показывало «чувство безразличной близости». Такая позиция появляется около V в. н.э. и заканчивается в конце XVIII в. «Этот период начинается со сближения живых и мертвых и проникновения кладбищ в города и деревни, в центр поселения людей. Завершается же он тогда, когда подобное смешение живых и мертвых стало более неприемлемым». Сами погребения чтили, хоть и боялись соседства с умершими. Чтили скорее из-за того, что опасались возвращения мертвых. Часто хоронили «у святых», рядом с могилами мучеников, поскольку желали обеспечить покойного его защитой, и не только тела (от грабителей и др.), но и «всего его существа в ожидании дня пробуждения и Страшного суда».

Людей, которые могли заплатить, хоронили либо в церкви, либо под  ее стенами. Тех же, кто не мог  – хоронили в братских могилах-колодцах, которые могли вместить от 1200 до 1500 трупов. Когда же эта яма заполнялась  – ее присыпали землёй и копали рядом новую. Если же места для  новой могилы-колодца не находилось, то раскапывали старую могилу и переносили из нее кости в другое место. В XIV в. начали появляться оссуарии – место, в котором складывали кости и черепа в художественном порядке. «Разложенные вокруг церковного двора кости и черепа образовывали мрачный декор, напоминавший весьма восприимчивым людям той эпохи о бренности и повседневности их бытия».

 Кладбище в Средневековье  не всегда было только тем  местом, в котором хоронили людей,  оно служило еще и убежищем  для живых. «Сфера действия  светских властей заканчивалась  перед входом в церковную ограду: там, за стенами, на освященной  земле живые, как и мертвые,  обретали мир Божий». Люди, порою,  поселялись на кладбищах, нисколько  не смущаясь соседства с мертвыми. Кому-то кладбище служило форумом,  кому-то рыночной площадью, а кому-то  это было место для прогулок  и любовных свиданий. Кладбище  в Средневековье имело публичный  характер до XV в., когда Нантский  и Анжерский соборы запретили на кладбищах всякую мирскую деятельность. Стоит упомянуть, что в это время кладбище существовало неразрывно с церковью. Но на территории церкви не имели право быть похоронены отлученные от церкви и осужденные, их хоронили просто в поле, или оставляли даже без погребения. Но такие могилы считались проклятыми. Что же касается предпочтительного места захоронения, то в то время писали в завещаниях место, в котором человек хочет быть похоронен. Тут присутствовали либо материальные интересы, либо семейные. Предпочитали, в основном, быть захороненными на территории церкви, аббатства.

«Смерть своя».

 Этот этап отношения  к смерти ознаменовала идея  Страшного суда. В XII в. появилась  новая иконография, которая воспроизводила  три основных момента: «воскрешение  мёртвых, Суд и отделение праведных,  идущих на небо, от нечестивых, ввергаемых в геенну огненную». А примерно с XV в. появляется представление о суде индивидуальном, который происходит в сам момент смерти человека. В то же время появляется иконография macabre – изображение Смерти (Пляски Смерти, триумф Смерти и т.д.). Арьес пишет, что искусство macabre не было переживанием смерти в эпоху эпидемий, не было средством внушения страха. В этих образах видели «знак страстной любви к миру здешнему, земному и болезненного сознания гибели, на которую обречен каждый человек». На исходе Средневековья «смерть перестала быть итогом, подведением счетов, судом или блаженным сном. Она стала гниением и разложением, физической смертью и страданием». Из-за страха перед Судом погребение проводилась заупокойная месса, чтобы спасти душу умершего. Так же, важным стали и погребальные обряды: отпущение грехов, благословление, скорбный плач и перенос тела к месту захоронения. Важным элементом погребального ритуала было изъявление скорби. Сам умирающий вручал свою душу Богу в спокойствии, а вот скорбь живых «была поистине дикой – или должна была такой казаться».

 Начиная с XIII в. многое  меняется. Появляется контроль над  чувствами перед оплакиванием мертвецов и становится обычным ритуальный плач профессиональных плакальщиц. Неистовство скорби сменилось сдержанностью, возобладал траурный черный цвет. Главные роли отдаются теперь не семье умершего, а священникам, которые заменили плач родных чтением псалмов.«В раннесредневековую эпоху тело умершего после оплакивания выставляли на всеобщее обозрении е уложенным на драгоценных покрывалах», а в XIII в. мертвое тело начали скрывать от глаз. Но в то время стали появляться статуи, которые изображали умершего. «Отказ от созерцания тела – это было отрицание его физической, плотской смерти».

С XII в. вошло в привычный  обиход завещание. «Завещание было религиозным  средством, как обрести вечное, не потеряв совсем бренное, точнее – подчинив богатства задаче спасения души». Это можно назвать своеобразным контрактом, который человек заключал с Богом. «Завещание служило паспортом на небо».

 Что касается могил,  то они имели надгробия, значение  которых было передать память  об усопшим другим поколениям. Но с V в. могилы становятся безымянными, поскольку люди были безразличны «к каменной оболочке своего бренного тела и не заботились об его идентификации». К XII в. надписи вновь появляются, поскольку люди стремились, как и раньше, увековечить память об усопшем.Существовали в ту пору и различные типологии надгробий: от простой эпитафии до скульптурного изображения (были распространены позы «лежащего» и «молящегося»). В этом проявляется концепция прирученной смерти и потустороннего мира – «мягкого отдохновения». Появляются и семейные усыпальницы. Люди не желают расставаться со своими родными даже после смерти.

«Смерть далёкая и близкая».

 На этом этапе смерть  становится «чем-то метафизическим, выражаемым метафорой «расставание  души с телом», ощущаемое как  расставание супругов или же  двух друзей, давних и близких». Думать о смерти теперь надо  было не в сам момент смерти, а всю жизнь. 

 «Смерть отныне лишь  способ научиться лучшей, благой  жизни». Жить в это время нужно  так, чтобы быть в любой момент  готовым к уходу. То есть, в  повседневной жизни становится  важным момент смерти. Но с  этим не согласна ученая элита  XVII – XVIII вв. и стремится уменьшить  ее значение.

 Происходит десакрализация смерти. Отвергнутым в раннем Средневековье внезапным и насильственным смертям не придают значения, они становятся банальными.  В эту эпоху появляется новая смерть, в которой присутствует даже некая театральность: например, умирающий перед самым моментом смерти встаёт с постели и принимает положение «молящегося» или часто в воспоминаниях описывают посмертную красоту лица: «И вот как только она опочила в Господе, бледность и напряжение изгладились с ее лица. Черты ее утратили жесткость, отталкивающий вид, и лик ее преисполнился благородной красоты и величавого достоинства». Этот момент театральности просуществует до конца XVIII в., века барокко. На этом этапе происходит разрыв церкви и кладбища. Кладбище становится исключительно местом захоронения.

 Появляется желание  простоты во всем, что связано  со смертью, поскольку люди  верили в хрупкость жизни и  бренность человеческого тела. Тенденция  к простоте проявляется и в  сухости самого траурного обряда, что довольно необычно для  эпохи барокко. Выражение горя  над телом не допускалось, при  смерти супруга человек пытался  как можно скорее найти замену  или удалялся от мира в ожидание  собственной смерти. «Траур начал  играть роль экрана, ширмы между человеком и смертью». Простота проявляется и в оформлении надгробий: всё было скромно и неприметно. На плитах высекались только имена и даты смерти. Это простота присуща была как королям, так и простым людям.

В эту эпоху люди стали  выбирать для своего погребения кладбища, а не как раньше церкви.

Смерть представала как  Ничто. Произошло возвращение к  природе. Некоторые выбирали себе погребения, оставляемого на милость природы, что  показывало их безразличность к памяти о себе Смерть в XVII – XVIII вв. возвращается в другой форме, «в форме мертвого тела, анатомического вскрытия и некрофилии».

 Мертвое тело теперь  становится объектом исследования. Тело осматривали не столько  из-за того, чтобы узнать причину  смерти, а сколько просто ради  изучения человеческого тела.

 «Труп – еще тело  и уже мертвец». Считалось, что  смерть не лишает труп чувствительности, он сохраняет свой «след жизни», ее остаток. Приводится наблюдение, что у трупа есть чудесная  способность – источать кровь в присутствии убийцы. Трупы начали рассматриваться как сырьё для лекарств, которым приписывался магический характер. Например, чтобы вылечить эпилептика, нужно было приготовить бульон из обломков иссохшего черепа. В то время вошло в обиход бальзамирование, поскольку нужно было как можно дольше сохранить тело, чтобы оно «пережило» длительные похоронные процессы. Но не каждый человек этого хотел, желания все были написаны в завещаниях.

 В XVIII в. наступает  момент, когда первые признаки  смерти начинают внушать не  ужас, а вожделение. В литературе  появляются истории любви с мертвецами. Смерть не становится отталкивающей. Она начинает притягивать к себе интерес людей. Чтобы сохранять контакт с мертвым телом, его мумифицировали и выставляли напоказ. До сих пор существуют музеи мумий, в которых выставляются иссохшие за многие века тела взрослых и детей. Часто в завещаниях указывалось в какой одежде покойный предпочитал бы выставляться. Можно сказать, что в это время появился некий «вещизм» по отношению к умершему человеку. С трупом проделывали различные, порой, непристойные вещи, которые ранее были просто неприемлемы.

 Тема «живого трупа»  стала довольно популярной в  ту эпоху. Впоследствии чего  у людей появился страх быть  похороненными заживо. Отсюда получили  объяснение такие ритуалы как  троекратное окликание умершего по имени, обмывание и одевание покойника, выставление тела на всеобщее обозрение, оплакивание усопшего и выжидании е нескольких дней, прежде чем предать тело земле или кремировать.

 Страх быть похороненным  заживо длился до второй половины XIX в.

«Смерть твоя».

 На этом этапе меняется  отношение к смерти: люди перестают  верить в загробную жизнь. Смерть  теперь для них – это воссоединение  с умершим родным человеком.  В эту эпоху, люди очень болезненно  переносят смерть своих родных, к своей же смерти они становятся довольно равнодушны.  Романтическая наклонность этой эпохи поспособствовала превращению страха смерти в чувство прекрасного. Люди, на пороге перед смертью думают о воссоединении со своими предками (супругами, родителями, детьми и т.д.) и умирают с улыбкой на лице. «…А когда ей сказали, что она должна умереть, ее лицо просияло». Исчез страх перед смертью, смерть стала желанной. В то время существовала вера в отделение души от тела. Считалось, что дух не умирает, а возвращается к своим источникам. Отсюда у людей пропадает вера в Ад.

 «Вера в жизнь после  смерти – в действительности  реакция на невозможность принять  смерть близкого существа, примириться  с ней». В принципе, такое чувство  сохраняется у многих людей  и в наши дни.

 К середине XVIII в. в  завещаниях перестают указывать  желаемое место захоронения. Теперь  завещатель полагается на своих  близких или душеприказчиков.  «Я полагаюсь на благоразумие  своих детей». Позже заказчик  в своём завещании даже не  говорит о том, что полагается  на своего наследника, поскольку об этом говорить уже стало ненужно. Это было само собой разумеющимся.

 В эту эпоху меняется  стиль похорон: «понадобилось  немало времени, прежде чем  одним из этапов на пути  умершего из дома на кладбище  стала церковь с ее богослужением в присутствии тела усопшего». В XIX-XX вв. кладбище становится знаком культуры. Если ранее, в XVI-XVII вв. врачи были озабочены тем, что кладбища нельзя устраивать в городе из-за того, что из трупов выделяются вредоносные испарения, то сейчас, после проведения различных экспертиз, это опровергли. И кладбища снова появились в черте города. Появляется некий «культ мертвых».

 «Культ могил и кладбищ  – это литургическое проявление  новой чувствительности, в которой начиная с конца XVIII в. смерть «другого» становится нетерпимой».

«Смерть перевернутая».

 Эта стадия развития  восприятия смерти характеризуется  исключением смерти из коллективного  сознания. О смерти человека перестают  говорить. «В городах все отныне  происходит так, словно никто  больше не умирает». Тяжело больного перестают оповещать о его скорой кончине, люди начинают лгать. Это можно объяснить тем, что родные не хотели причинять умирающему боль. Конечно же, умирающий и сам осознавал все, что происходит, но хотелось сохранить иллюзию, иллюзию жизни хоть на недолгое время. Смерть в эту эпоху становится неприличной, грязной, чего не могло быть, например, в викторианскую эпоху. Не подобает теперь делать смерть публичной. «Больше не считается возможным, чтобы кто угодно входил в комнату умирающего, где пахнет мочой, потом, грязными простынями». С начала XX в. общество начинает отдалять от себя смерть, делает ее приватным актом, в котором могут участвовать только близкие люди, а в дальнейшем от него отстраняется и семья, когда начала происходить госпитализация больных. В это время происходит «триумф медикализации». Теперь, смерть может укорачиваться или продлеваться в зависимости от действий врача. Похороны проводятся более скромно, нормой стала кремация, а траур и оплакивание стали считать практически душевным заболеванием. Человека, который находится в трауре, избегали и не понимали. «…Он как бы в карантине, словно заразный больной». Чаще всего люди прятали свою скорбь в обществе, но прятали ее в себе.