Идентификации времени в работах Александра Бородянского

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 22 Мая 2013 в 17:46, курсовая работа

Описание работы

Целью данной работы является изучение особенностей творчества Александра Эммануиловича Бородянского с помощью изучения различных печатных источников по сценарной литературе и творчестве сценариста, также путем анализа сценариев и фильмов по теме данной работы.
Для достижения поставленной цели решались следующие задачи:
-Поиск и изучение литературы по данной теме.
-Ознакомление с творчеством Александра Бородянского.
-Просмотр фильмов с участием Александра Бородянского.
-Просмотр фильмов и сценариев Александра Бородянского.

Содержание работы

Введение……………………………………………………………………………..3
Глава 1.Творческая биография Александра Эммануиловича Бородянского..............................................................................................................6
1.1.Основные этапы жизненного пути…………………………………........6
1.2.Человек с неиссякаемой фантазией…………………………………….12
Глава 2.Кухня сценариста……………………………………………………….17
2.1.«Героем моего фильма может стать встречный прохожий»………….17
2.2.Тандем с Шахназаровым……………………..…………………….......22
Заключение………………………………………………………………………...31
Список используемой литературы……………………………………………..33
Приложения.............................................................................................................35
Приложение 1: Александр Бородянский. Портрет………………………..35
Приложение 2:Кадры из фильмов………………………………………….36
Приложение3:Фильмография…………………………………………........38
Приложение 4: Киносценарий………………………………………….......40

Файлы: 1 файл

Медведева Курсовая Бородянский.docx

— 936.74 Кб (Скачать файл)

— Я говорю, что окна напротив представляют очень интересный объект для наблюдения.

Его лицо и интонации в голосе как-то неуловимо переменились. Однако мне почудилось в них что-то знакомое, и тогда я вспомнил ту таинственность, с какой он приблизился ко мне  за столом. Я внимательно посмотрел  на серый пятиэтажный дом на противоположной  стороне улицы. Окно, о котором говорил Сергей Степанович, принадлежало последнему этажу и действительно помещалось прямо напротив того, у которого стояли мы. Ничего примечательного ни в доме, ни в этом окне мне не показалось.

Я с удивлением взглянул на Воробьева. На лице его появилось радостно-глупое выражение, какое бывает у людей, загадывающих загадки.

— Теперь ты понимаешь, для чего мне  нужны деньги? — спросил Сергей Степанович, заранее упиваясь моим ответом.

— Нет, — сделал я ему приятное.

— Вот! — Сергей Степанович многозначительно поднял палец и пригласил меня вернуться к столу.

— Не знаешь, — с удовольствием  повторил он, когда мы присели, и  продолжал: — Мне нужна хорошая  подзорная труба.

— За окном следить, что ли? —  догадался я. Сергей Степанович утвердительно  кивнул головой, и лицо его расплылось в радостной улыбке.

— Это неприлично, — сказал я.

— Здесь совсем другое дело. Здесь  наука и, возможно... Я бы сказал даже, очень и очень возможно, великое, историческое открытие, — Он придвинулся ко мне и понизил голос. — Слишком рано, конечно, делать какие-либо выводы. Но я убежден, что дознался до такого, что никому и не снилось. Я открываю тебе это не потому, что на меня произвели впечатление твои умственные способности. Ты не обижайся, но, судя по всему, они довольно посредственные. Однако ты молод, и углядел в твоем характере черты, полезные для моих исследований. Мне нужен посторонний взгляд на объект, за которым я наблюдаю, потому что иногда мне уже мерещится, будто все, что я вижу каждую ночь из этого окна, просто плод моей богатой фантазии. Ты кажешься мне самым подходящим человеком для этого. Не могу же я в самом деле доверить такое важное открытие этому проходимцу Синицыну. Подумай хорошенько, прежде чем согласиться, и, если решишься, приходи ко мне в двенадцать часов ночи.

Сергей Степанович замолчал и уставился  на меня своими круглыми ржаво-серыми глазами. Я долго не находился, что  сказать. Так мы молча смотрели друг на друга, и вдруг меня осенила  мысль.

— А как же труба? — спросил  я не без провокации. — Ведь подзорной  трубы у вас нет.

— Трубы нет, — не моргнув глазом, ответил Воробьев. — И наплевать, что нет. И без нее все видно.

Я вышел на улицу в том состоянии, какое в старых романах называлось «полным смятением чувств». Я, разумеется, сразу определил Сергея Степановича  как сумасшедшего, но все же не мог отделаться от беспокойства, которое он заронил во мне своей таинственной историей. Однако часы показали половину седьмого, и я поспешил к площади Маяковского, на время забыв разговор с Сергеем Степановичем.

Остановившись между колонн Зала Чайковского, я принялся высматривать среди прохожих Катю. Мне пришлось подождать минут  пятнадцать, и наконец я увидел ее. На Кате был просторный блестящий  плащ, скрывавший все, кроме черных сапог на высоких серебряных каблуках. Выглядела она в этом наряде очень  экстравагантно. Спрятавшись за колонной, я наблюдал, как, неприступно вскинув  голову, она идет по улице, словно не замечая многочисленных взглядов, бросаемых ей вслед.

— Привет, — сказал я, прекращая  ее победоносное шествие.

— Привет, — произнесла Катя надменно, видимо, еще не выйдя из роли демонической женщины.

— Ты сегодня ничего, — сказал я, ухмыляясь.

— Мерси. — Катя небрежно откинула прядь волос, упавшую на лоб.

— Может, поцелуемся? — предложил  я.

— С какой это стати? — фыркнула Катя.

— Ну так... Что ты, развалишься? Катя задумалась.

— Развалиться, конечно, не развалюсь, — согласилась она. — Но целоваться с тобой не буду. У меня другие принципы.

— А у меня, по-твоему, принципов  нет? Да?

— Не знаю, — сказала Катя. —  Ладно, ты зачем меня на свидание пригласил? Чтобы что делать?

— Чтобы поцеловаться, — сказал я.

Катя развернулась на сто восемьдесят  градусов и пошла прочь.

— Чего ты обиделась? — заканючил  я, нагоняя ее. — Что, пошутить нельзя?

Катя остановилась.

— Шутки у тебя дурацкие, — сурово сказала она. Я изобразил на лице чистосердечное раскаяние и виновато потупил голову. Катя смягчилась.

— Ладно, — проговорила она примирительно. — Какие у нас все же планы?

— Сходим куда-нибудь, в кафе или  кино, — предложил я.

— Знаешь, у одной моей знакомой девочки сегодня день рождения. Если хочешь, можем к ней пойти. Согласен?

Именинница жила в большом четырнадцатиэтажном доме на Юго-Западе. Когда мы туда пришли, празднество было в самом разгаре. Это стало ясно уже в подъезде, где я услышал незабываемый голос Адриано Челентано. Хозяйка лично открыла дверь и пригласила нас войти. Она была сногсшибательно одета и страшна, как черт.

— Вы очаровательны, — сказал я, вручая ей цветы. — Поздравляю.

Она сделала легкий реверанс и представилась:

— Наташа. Очень рада.

В гостиной за низким столом, украшенным грудой бутылок с иностранными этикетками, сидели, развалясь в мягких креслах, человек восемь молодых людей  и девиц. Гремела музыка. Под потолком стлался дымок импортных сигарет.

Наташины родители работали и жили, как выяснилось, в Греции. Ко дню  рождения дочери они прислали открытку с видом Акрополя и стереомагнитофон фирмы «Акай». Он и наяривал теперь во всю мощь десятиваттных колонок. Девицы пустили по рукам парижские журналы мод, которых у Наташи было видимо-невидимо. С надутыми губками они листали красочные страницы. Журналы им явно не нравились. Они откровенно говорили об этом друг другу.

— Ну что это за платье, — сказала  довольно смазливая блондинка, тыча пальцем в журнал. — Просто идиотство!

— Самое интересное, что в Париже так никто не одевается, — заявила  сидевшая напротив нее брюнетка.

— А вы бывали в Париже? — поинтересовался  я. Девицы с изумлением уставились на меня, а брюнетка сказала с легкой улыбкой на ярких губах:

— Я все лето провела в Лондоне.

— Ну, а в Париже-то были? — настаивал  я. Брюнетка раздраженно передернула  плечами.

— В Париже не была.

— Ах, Людка, бедная, — обнял ее за плечи и потащил к себе широкоплечий парень, — не была она в Париже!

— Отстань, Игорь, — рассердилась Люда.

— Не трожь! — грозно закричал другой парень. — Убью!

— Ой-ей-ей, — запричитал Игорь, делая  вид, что ему страшно. Потом вдруг, живо вскочив с дивана, встал посреди  комнаты, широко расставив полусогнутые ноги. Другой немедленно очутился напротив него и заорал:

— Йока! — И звезданул ногой  в лицо сопернику. Впрочем, его черный блестящий сапог, не долетев сантиметров  пяти до носа Игоря, благополучно вернулся на место.

— Ки-а! — крикнул в ответ  Игорь, и его правая нога взметнулась  в воздух, грозя ребрам партнера.

— Хватит вам, каратисты, — вяло сказала  Наташа. — Сейчас всю мебель побьете.

Каратисты чинно поклонились друг другу и сели на свои места. Они  пустились в рассуждения о  секретах каратэ. Остальная мужская  часть общества приняла живое  участие в их беседе.

— Они что, все каратисты? — шепотом  спросил я у Кати.

— Угу, — кивнула она. Игорь шесть  лет в самой Японии занимался. Еще когда с родителями там жил.

В Катином голосе прозвучали восхищенные  нотки. Мне стало обидно и завидно. Этот Игорь явно чувствовал себя героем вечера: много говорил и громко смеялся, был развязен, легкомыслен  и великодушен. Меня просто зло брало, когда я смотрел на его самодовольную физиономию. Тем временем мне пододвинули полный бокал вина, и Игорь предложил тост:

— За Наташку!

Все закричали, захлопали в ладоши и выпили за Наташку. Я тоже выпил. Залпом. До дна. И захмелел. Тепло пробежало вдоль позвоночника, проникло в кровь и разлилось по всему телу.

— Где ты учишься, Иван? — обратилась ко мне Наташа.

— Нигде, я работаю, — ответил  я. Наташино лицо от удивления вытянулось.

— Что, уже закончил? — неуверенно спросила она.

— Да нет, не закончил. — Я краем  глаза взглянул на Катю и, придавив на всякий случай ее ногу под столом, громко сказал: — Я на заводе работаю, слесарем.

Мое заявление имело некоторый  успех. Девицы заинтересовались моей особой, и, хотя Игорь еще продолжал удерживать мужскую аудиторию, я заметил, что  и там произошло легкое движение.

— Собираешься поступать? — с  участием спросила Наташа.

— Куда ж мне поступать с такой  анкетой, — простодушно сказал я.

— А-а... — Наташа запнулась и  беспомощно взглянула на Катю. Та с  невозмутимым видом потягивала вино.

— Я же сидел, — сказал я как  можно беспечнее. — Пять лет оттрубил... в зоне.

В комнате воцарилась пауза. Игорь  еще пытался как-то заполнить  ее демонстрацией очередного сверхубойного приема, но, уразумев, что его уже никто не слушает, затих сам собой. Я спокойно взял нетронутую бутылку виски и, легонько взвесив в руке, спросил у Наташи:

— Покрепче ничего нет?

— Что? — растерялась Наташа.

— Спирта, говорю, нет?

Наташа виновато развела руками и промямлила:

— Нет... спирта нет...

Я сокрушенно вздохнул и, налив себе полный бокал, вопросительно взглянул на ребят. Они заволновались и стали поспешно пододвигать мне свою посуду, куда я щедро, до края бухал виски. Наливая Игорю, я не удержался от провокационного вопроса:

— Полную?

— Разумеется, — ответил он, занервничав, и пробасил: — Я в общем-то тоже спирт предпочитаю...

— Какой? — спросил я с подозрением.

— Что какой? — смутился Игорь.

— Спирт какой предпочитаешь?

— Спирт?.. — Игорь заерзал в  кресле. — Медицинский, девяностошестипроцентный... — Он запнулся и добавил отчаянно: — Неразбавленный!..

— Понятно. — Я сделал многозначительную  паузу, после чего задумчиво проговорил: — Да, медицинский — еще куда ни шло. Хотя по мне, ничего нет лучше обычного древесного спиртяги...

— Разве его можно пить? —  робко спросила Люда.

— Это уж кому как, — усмехнулся я ее наивности.

После этого акции Игоря начали стремительно падать. Девочки смотрели на меня глазами, полными беспокойства и тайного восторга. Присутствие в компании отпетого уголовника внесло в заурядный вечер элемент мрачной романтики. В комнате, кажется, запахло дымом таежных костров, дальними дорогами, забытыми богом полустанками. За всем этим вставала другая жизнь. Она казалась большой и серьезной. Там неумолимо и упорно прокладывали дороги. Там женщины страдали от несчастной любви и мужчины ненавидели неверных женщин. Там смеялись и плакали, совершали преступления и героически жертвовали собой. Там была жизнь, пугающая и влекущая своей непридуманной правдой.

Там была неизвестность, тайна, легенда, чудо. Там в тихих утренних озерах блеснет вдруг серебряным боком  рыбина и исчезнет в глубине, так  что никогда и не узнаешь, видел ли наяву этот блеск или он только почудился. И в глухих чащобах леса хрустнет ветка — и зажжется желтый немигающий глаз волка. И сердце дрогнет и замрет от сладкого ужаса. И в пустыне разразится песчаная буря. И ты погибнешь, занесенный горячим, сухим песком. И в горах сорвешься с ледника и полетишь в пропасть, отсчитывая последние доли секунды своей жизни. И перед тем как погрузиться в ночь, еще увидишь ослепляющий блеск снегов и розовые в закатном солнце вершины гор. И в штормовом океане обратишь свое лицо к затянутому облаками небу, сквозь которые сверкнет, может быть, последний в твоей жизни солнечный луч. И тело мягко и легко опустится и ляжет между сгнивших корпусов затонувших кораблей...

В одно мгновение коснувшись неизведанного, наш вечер тронулся дальше по уже  проторенной, дороге. Загорелись свечи  в тяжелых подсвечниках, и мир  сжался до размеров плеч девушки, которую обнял в медленном танце.

«Добрый вечер, синьорина, добрый вечер...»  — пел Челентано, и вечер казался  добрым и вечным. Все было прекрасно в нем: сиреневый блеск бокалов и капли белого вина на их хрустальных стенках, бледно-розовый свет одинокого торшера и кисть Катиной руки, устало повисшая в воздухе, раскрытый журнал, упавший на ковер, и рыжий кот, притаившийся в подушках дивана. Лица собеседников оплыли, как подогретый воск. Их черты стали теплыми и мягкими, а голоса звучали шорохом осенних листьев, в котором нельзя было уловить никакого смысла. Дым от сигарет, собравшись в белесое облако, обернулся полярным медведем. Медведь спал, обнимая толстыми лапами люстру. Его длинный розовый язык вывалился из полураскрытой пасти и повис в воздухе над нашими головами. Я поднял руку, чтобы дотронуться до него.

— Не надо, — тихо сказала Катя.

— Что? — не понял я.

— Не трогай его. — Она посмотрела на медведя. — Пускай спит.

Той ночью мне было очень плохо. Проклятое виски нанесло чувствительный урон. Домой я пришел поздно, но мама, конечно, не спала. Не сказав ни слова  упрека, она помогла мне раздеться и уложила спать. Сперва я, кажется, действительно заснул, но ненадолго. Меня мутило. Кое-как добравшись до окна, я открыл его настежь и, по пояс высунувшись наружу, стал жадно вдыхать холодный воздух. Опять пришла мама и, вернув меня в постель, присела рядом. Она приложила ладонь к моему лбу, и постепенно я забылся в дремучем полусне.

Мне приснился золотой дракон с  голубыми глазами. Сосед Никифоров  в черном смокинге, без головного  убора и даже без головы. Трамвай, в котором я ехал по незнакомому городу. А в трамвае сидели четыре женщины в римских тогах. На коленях они держали позолоченные клетки. В клетках сидели рыжие коты. Женщины и коты с любопытством наблюдали за мной. Вагоновожатый все время выбегал из своей кабины и кричал страшным голосом: «Я же просил вас не мяукать!» — хотя никто и не мяукал. В растерянности от таких беспочвенных обвинений рыжие коты только лапами разводили, а римлянки молча выбрасывали клетки в окно. Но стоило вагоновожатому исчезнуть, как клетки снова появлялись у них на коленях. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел профессор Кузнецов. Он сказал: «Прошу встать. Идет директор главка». Но это было уже не в трамвае, а в нашей редакции. Там ко мне подошел Макаров, снял с головы шляпу с кроликом и велел: «Двигай к Кузнецову, герцог». А я сказал: «Да вот же он!» — и показал на профессора. Но Макаров смотреть не стал и сказал мне: «Это не он, это тень от дверной ручки». Я тотчас поверил этому и взялся за профессора, как за ручку, и дверь действительно открылась, и я очутился на лестничной клетке. В руках у меня было мусорное ведро, а в нем старые ботинки и кусок шведского мыла. Почему шведского, не знаю, на нем написано не было. Я направлялся к мусоропроводу, но вдруг меня как будто что-то стукнуло в спину. Я обернулся и увидел Воробьева. Он приоткрыл дверь соседней квартиры и, улыбаясь, смотрел на меня через узкую щель. Из головы у него росла ветка сирени, а изо рта торчали огромные желтые клыки. Он подмигнул мне и захлопнул дверь. Но дверь оказалась хрустальной и с мелодичным звоном рассыпалась на куски. За нею открылся бронзовый бюст моего отца. Он спросил меня: «Как дела, старина?» Я ответил: «Все в порядке, папа».

Информация о работе Идентификации времени в работах Александра Бородянского